Сломанный клинок

— Клянусь святым Дени, да! Кровь все равно льется, как и лилась, и всегда будет литься, это дело привычное…

— Страшные вещи ты говоришь, Гийом Каль, — прошептал кюре.

— А что? Он прав, — вмешался Робер. — Если бы пролили кровь того, кто убил Жака Фрерона, и опозорил его дочку, и поджег дом, — разве не было бы это богоугодным делом? Разве не сказал Господь: «Мне мщение, и Аз воздам»?

Отец Морель замахнулся и огрел Робера ложкой по голове:

— Не кощунствуй, окаянный! И не пытайся толковать Писание, коли ничего в нем не смыслишь! Встань и изыди! Побудь в саду, мне надо с тобой поговорить.

Робер потер лоб и, ухмыляясь, вылез из-за стола.

— Ничего, парень, — ободряюще сказал Каль, — считай, тебя благословили.

— Я вот и тебя сейчас благословлю тем же манером, негодник! — пригрозил разбушевавшийся отец Морель. — Что-то вы оба разошлись не к добру, да еще в воскресный день!

Робер вышел в задний дворик. Чубушник вокруг огорода отцвел и осыпался, кое-где лепестки еще держались, но слетали, как снег, стоило тронуть ветку. Робер прошел к грядкам, оглядываясь с тяжелым сердцем. Репа уже поспела, он вытащил одну, ополоснул от земли в поливочном чане и сгрыз. Солнце палило немилосердно, он закрыл глаза, стараясь не вспоминать…

Вчера господа снова выезжали на большую охоту, и снова он вынужден был смотреть, как этот наглый итальянец распускает перья перед Аэлис, как она искоса поглядывает на него с милой улыбкой. А как загорелся ее взгляд, когда флорентиец с копьем бросился на кабана! Подумаешь, подвиг совершил…

Что ж, пусть развлекается. Ноги его больше не будет в ее комнате, пока этот павлин толчется в замке! И исполнять ее капризы — присутствовать при их встречах и разговорах — тоже не станет, сегодня же скажет ей об этом. Ему тоже есть чем заняться! Он вспомнил зеленый луг за стеной замка, почувствовал на плечах тяжесть доспеха, снова ощутил то особое, непередаваемое «чувство оружия», когда в схватке ты весь словно срастаешься с ясеневым древком алебарды, с выгнутой рукоятью боевого топора, когда тяжесть меча удлиняет твою руку на три фута разящей стали… Раны Христовы! Он еще докажет им всем, что может достичь не меньшего.

Скрипнула дверь, и отец Морель вышел в сад. Робер поднялся ему навстречу:

— Простите, я вас разгневал.

— Что? А, ты об этом. Пустяки, в тебе говорит просто желание возражать. Так бывает, когда душа неспокойна. — Он остановился перед юношей и внимательно посмотрел ему в глаза. — Что с тобой, Робер?

— Ровно ничего, отец мой, — возразил тот, отведя взгляд.

— Сердце твое омрачено, и я бы хотел знать, в чем причина, сядь и расскажи мне.

Робер сел, весь внутренне настороженный. Только бы отец Морель не догадался!

— Ну… если начистоту, то я теперь вижу, что здесь в замке не очень-то выбьешься… Вот и не знаю, как быть, может, лучше оставить Моранвиль да попытать счастья на стороне?

Отец Морель покачал головой:

— Да, этого я и боялся. Не успел попасть в замок, как уже этого мало, уже тебе не терпится подняться на ступень повыше. Если так начинать, то, боюсь, не будет конца этим ступеням!

Робер улыбнулся:

— Почему же? Конец будет… когда-нибудь.

— Ох, Робер, ты сильно изменился, и сейчас сердце твое слепо ко всему, кроме стремления возвыситься. Что же касается намерения оставить замок, то я этому рад, и вовсе не потому, что на стороне ты скорее выбьешься…

Они снова замолчали. Робер смотрел на грядки и вспоминал, как Аэлис привезла ему отпускную грамоту. Каким счастливым помнился сейчас этот день! Да нет, пока не появился проклятый банкир, все дни были счастливыми, особенно тот, последний, когда они были вдвоем на башне Фредегонды… Робер даже вздрогнул и с заколотившимся сердцем на минуту закрыл глаза, ослепленный воспоминаниями…

— Я давно хотел поговорить с тобой… — Голос священника доходил до него, словно откуда-то издалека, и он не сразу понял смысл того, что тот ему говорил. — Тебе уже восемнадцать — это возраст, когда юноши женятся. Скажи, среди наших моранвильских невест тебе ни одна не приглянулась?

Робер улыбнулся и отрицательно покачал головой:

— Нет, отец мой, ни одна!

— Жаль, сын мой, очень жаль. — Отец Морель с горестным сожалением посмотрел на юношу. — А ведь за тебя бы любая с радостью пошла!

— Но я бы не взял любую. Да и к чему непременно жениться?

— Но ты же не помышляешь о служении Церкви? Обет безбрачия даем мы, грешные, а мирянину положено иметь жену, детей…

— Детей, — ухмыльнулся Робер, — можно иметь и без жены.

— Можно, но это грешно и недостойно. Мы, сынок, говорили уже об этом, но ты либо пропускал мои слова мимо ушей, либо не давал себе труда над ними задуматься. Робер, порой мне за тебя страшно, за тебя и за…

— И за кого еще? — быстро спросил Робер, не дождавшись продолжения.