Сломленные ангелы

– Некоторые из них. Самые крупные. Остальное – конфискат, остался после того, как рынок артефактов упал ниже плинтуса. Как только у кого-то кончались деньги на оплату места на посадочной площадке, к его транспорту подгоняли гравподъемник и перемещали сюда, пока деньги появятся. Разумеется, тогда рынок был в таком состоянии, что никто даже не пытался выкупить свою собственность, и за дело взялись такелажные бригады Портового управления: с помощью плазменных резаков вывели все это добро из эксплуатации.

Мы проплыли над ближайшей колонизационной баржей. Это было все равно что смотреть на огромное поваленное дерево. Пучки сопел, толкавших судно от Латимера до Санкции IV, прижатые к посадочной площадке и неподвижно застывшие под ярко-синим небом, походили на ветви, придавленные к земле весом ствола. Этой барже никогда больше не взлететь – она изначально предназначалась для путешествия в один конец. Построенная на орбите Латимера столетие назад, она была сконструирована исключительно для одного перелета через межзвездное пространство и единственной посадки, во время которой погорели все антигравы. Взрыв при соприкосновении реактивных струй репульсора с поверхностью пустыни оплавил песок, превратив его в стеклянный овал, который инженеры впоследствии расширили и соединили с другими такими же овалами, оставшимися от прочих барж. Так и возникло летное поле Тайсавасди, служившее новорожденной колонии первый десяток лет ее существования.

Ко времени, когда корпорации обзавелись своими собственными полями и соответствующими служебными строениями, баржи, должно быть, ободрали как липки – сначала для удовлетворения бытовых нужд, затем в качестве готового источника сплавов высокой очистки и оборудования. На Харлане мне довелось побывать на паре кораблей из колонизаторского флота Конрада Харлана, так вот там были освежеваны даже палубы – изрезаны так, что от них остались лишь многоуровневые металлические ребра, тянущиеся вдоль внутренней поверхности корпуса. Лишь сами корпуса и оставались нетронутыми из каких-то странных соображений псевдопочтительности – того сорта, что веками ранее заставляли целые поколения ухлопывать жизни на строительство храмов.

Катер перелетел через хребет баржи, заскользил вниз, следуя изгибу корпуса, и наконец мягко приземлился в тени навсегда осевшего на земле корабля. Снаружи нас встретила неожиданная прохлада и тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра, веющего над стеклянной равниной, и приглушенным человеческим шумом торговли, доносящимся изнутри корпуса.

– Сюда, – Хэнд кивнул на возвышавшуюся перед нами баржу и зашагал в сторону треугольного грузового люка, находящегося практически на уровне земли. Я поймал себя на том, что осматриваю пространство, определяя точки, где могут размещаться снайперы, раздраженно подавил рефлекс и двинулся вслед за Хэндом. Ветер услужливо сметал песчаную пыль с пути, закручивая ее в вихри высотой мне по колено.

Вблизи грузовой люк оказался огромным – пара метров в поперечине у вершины и достаточно широкий внизу, чтобы свободно пропускать тележку с бомбой системы «Мародер». Ведущая ко входу погрузочная рампа, некогда складная, теперь навечно застыла, расставив в стороны свои массивные, давно не работающие гидравлические конечности. Над люком висели старательно размытые голографические изображения то ли марсиан, то ли парящих ангелов.

– Искусство раскопок, – пренебрежительно бросил Хэнд.

Миновав картины, мы вошли в полумрак проема.

Здесь ощущалась та же атмосфера запустения, что я видел на баржах Харлана, но если остовы кораблей харланского флота походили на музейные экспонаты, то здесь царило хаотическое смешение цветов и звуков. Вдоль изгиба корпуса и по бывшим главным палубам были прикручены и приклеены киоски из яркого пластика и проволоки, походившие на разросшуюся колонию ядовитых грибов. Элементы соединялись друг с другом посредством отпиленных секций трапов и сваренных из строительного профиля лестниц. Помимо ламп и иллюминиевых лент, свою лепту в освещение вносили развешанные здесь и там голографические картины, подобные уже виденной нами. Из закрепленных на стенах динамиков размером с ящик лился бессистемный набор высоких и низких нот. Высоко наверху в корпусе были пробиты метровые отверстия, сквозь которые почти отвесно падали солнечные лучи, прорезая сумрак насквозь.

В точке, куда вонзался один из таких лучей, стояла высокая фигура в лохмотьях. Усеянное каплями пота лицо было поднято к свету, словно человек принимал теплый душ. На голову был нахлобучен видавший виды черный цилиндр, тощее тело скрывалось под столь же поношенным черным пальто. На звук наших шагов он обернулся, раскинув руки так, словно на кресте висел.

– А, джентльмены! – пробулькал синтетический голос, шедший из довольно заметного модуля-прилипалы, закрепленного на покрытом шрамами горле. – Вы как раз вовремя. Я Могилье́р. Добро пожаловать на Рынок душ!

* * *

Мы поднялись на полетную палубу, где как раз начинался процесс.