Сломленные (ЛП)

Он замирает на мгновение, когда мой язык робко касается его, а потом начинает отстраняться, но мои руки ложатся на его затылок и притягивают его обратно ко мне. В тот момент, когда наши губы встречаются в очередной раз, это превращается в ожесточённый бой, в котором каждый пытается взять на себя контроль в сплетении наших языков. Мы как два озабоченных животных, которые отчаянно нуждаются друг в друге, чтобы выжить.

Это абсурдно. Это неправильно.

И я не хочу, чтобы это прекращалось.

И только вибрация телефона Пола расцепляет нас, вынуждая глазеть друг на друга в озадаченном замешательстве. Я начинаю подносить к губам трясущуюся руку, но понимаю, что это уязвимый жест, поэтому взамен поднимаю подбородок и вызывающе смотрю на него.

Его глаза прохаживаются по моему телу.

— Убирайся.

Я одариваю его высокомерным взглядом.

— Да пожалуйста. Если бы я сбегала от каждого тёплого мальчишеского поцелуя, я бы так никогда и не поцеловалась в начальной школе.

Я ухожу от его взбешённого взгляда, уверенная в том, что выиграла эту битву, хоть и по очень, очень высокой цене. Потому что у меня серьёзный женский стояк из-за парня, на которого мне предстоит работать. 

Глава шестая

Пол

Мне хочется, чтобы она закрыла дверь с взбешённым хлопком, но вместо этого она затворяет её за собой с тихим величавым щелчком. Я говорю себе, что её уход из комнаты пропитан самодовольной театральностью.

Руки сжимаются в кулаки, хотя я и не уверен из-за чего: от желания пробить стену или догнать её, чтобы зарыться пальцами в волосы и притянуть её рот к своему. Снова.

Этот повторный позыв и воспоминания о том поцелуе приводят меня в ярость.

Что-то пошло не так. Совсем неправильно. Я хотел только припугнуть её, налетев большим уродливым зверем, а она наоборот ответила, будто мартовская кошка. Ответила так, словно хотела меня. Что, очевидно, было лишь частью её игры, но… всего на секунду я захотел, чтобы она желала меня.

Эта девушка отравляет. Я буду играть по правилам с любой сиделкой моего отца, но не с ней. С кем угодно, но не с ней. Я приму дряхлую леди, чопорного проповедника, даже капризного тирана, но я не хочу проводить каждый день с девушкой, которая служит мне напоминанием о том, чего я иметь не могу.

С девушкой, которую я не могу перестать представлять надо мной, подо мной…

Христос.

Мне показалось, что она полна соблазнов, ещё когда я получил лишь краткое представление о ней. Но познав её вблизи? Она ещё великолепнее, чем я думал. Впрочем, угроза куда серьёзнее. К тому же, она наглая, непочтительная и смелая. Эта комбинация даже более заманчива, чем широко распахнутые зелёные глаза и длинное стройное тело.

Сколько прошло с тех пор, как кто-то становился со мной нос к носу? Сколько прошло с тех пор, как кто-то отказывался потворствовать моему «состоянию»?

И тот момент, когда она рассматривала мои шрамы — действительно рассматривала их… если бы она посочувствовала или ужаснулась, я бы смог с этим справиться. Но такое открытое подтверждение? Прямолинейное признание, вроде «Да, у тебя уродливое лицо»? Это было странно и интригующе.

И я не мог справиться с этим.

Я хватаюсь за телефон. Мой отец снимает трубку на втором гудке.

— Найди новую, — говорю я вместо приветствия.

Он не делает вид, будто не понимает:

— Ты прошёл через всех «новеньких», Пол. Я уже говорил тебе, что запас людей, обученных ухаживать за инвалидами, ограничен.

Обычно меня бесит слово «инвалид», но в этот раз меня смущает не эта часть:

— Обученных? Ты серьёзно пытаешься сказать мне, что эта школьница, которую ты отправил сюда, обучена чему-то помимо маникюра?

Его молчание подсказывает мне, что я прав.

— Ладно, я не говорил, что она прошла обучение. Но она будет делать то, что тебе нужно.

— И что же, подтирать мне задницу?

— Составлять компанию, — рычит мой отец. — Сделает из тебя человека.

Моя голова чуть отклоняется назад на эти его слова. Он прав, конечно. Я не человек. Но услышать это от своего отца…

Я уже начинаю вешать трубку, но примирительный тяжёлый вздох моего отца останавливает меня.

— Ты же знаешь уговор, Пол.

— Ага. Трудно забыть, что мой собственный отец вышвыривает меня из дома.

— Тебе двадцать четыре. Перестань всё выставлять так, будто ты беззащитный ребёнок.

— Уровень твоей отеческой нежности зашкаливает. И я не отказываюсь от нашего уговора, а просто предлагаю тебе найти другую сиделку, — которая бы меня не возбуждала.

— Нет, — его лаконичный отказ — нехороший знак.

— Я не отказываюсь от уговора, — повторяю я, тщательно удерживая голос ровным. — Я всего лишь прошу поработать с кем-то, кто не напоминал бы мне о дополнительных занятиях после уроков.

— Оливия или никто.

Оливия. Знал ли я её имя до настоящего времени? Мы, разумеется, не представились в перерывах между теми жаркими взглядами, и если бы мой отец не упомянул её имя, вряд ли бы я удосужился обратить на него своё внимание. Это имя ей подходит.