Сломленные (ЛП)

Вопреки самому себе, мне интересна её история. Она занималась этим раньше? Помогала каким-нибудь другим жалким и ущербным неудачникам продолжать проживать свою незадавшуюся жизнь? В любом случае, это кажется бессмысленным. То, что такая девушка тратит своё время на отбросов общества.

— Разговор окончен, Пол, — отрезает папа. — Три месяца с ней, иначе сделка отменяется. Ты потерял право быть разборчивым где-то после шестого отправленного мною человека, сбежавшего от тебя.

Я опускаюсь в кресло за столом. Моя нога убивает меня, но это ничто по сравнению с давлением в груди, вызванным законченностью в голосе отца.

— Она же молодая, пап, — говорю я, ненавидя отчаяние, которое различаю в собственном голосе. — Моя ровесница.

— И?

Господи, неужели он настолько невежественный? Бессердечный?

— Просто она… Она слишком похожа на кого-то, с кем бы я зависал… раньше, — чёрт возьми, да она похожа на кого-то, с кем я бы встречался.

— Ну, может, это и хорошо, Пол, — его голос звучит устало. — Это послужит тебе хорошим напоминанием того, что, хоть ты и выглядишь и двигаешься иначе, но всё ещё остаёшься тем же самым человеком.

Определённо нет. Даже близко. Худшими шрамами являются не те, что я могу увидеть в зеркале, и мне всего лишь хочется, чтобы старый ублюдок хотя бы попытался это понять.

— Я не проведу с ней следующие три месяца. Ни за что.

— Отлично. Я скажу Линди и Мику начинать собирать твои чемоданы.

Я закрываю глаза и в лёгком отчаянии резко прислоняюсь к спинке кресла.

— Клянусь Богом, что радушно приму любого, кого ты отправишь следующим. Кого угодно, но не её.

Он молчит, и на какую-то обнадёживающую долю секунды мне кажется, что он уступил. А потом он повторяет:

— Либо она, либо никто.

— Чёрт побери! — взрываюсь я.

— Мне пора — я уже опаздываю на встречу с Советом.

Ну, конечно. Человек, который питается, дышит и гадит своей работой.

Думай о Лили. Думай об Аманде. Сделай это ради Алекса.

— Отлично, — бормочу я, ненавидя самого себя за то, что похожу на капризного ребёнка, однако притворяюсь, что меня не трогают его махинации.

— Я позвоню тебе в воскресенье, — произносит он.

Я уже собираюсь вешать трубку, но его голос останавливает меня:

— Пол?

Я не отвечаю, но и не отсоединяюсь.

— Всё будет хорошо, сынок. Вот увидишь.

Дерьмо это всё собачье.

Но он пропадает прежде, чем я успеваю сказать ему, что уже очень давно разочаровался во всей этой ерунде, связанной с «хорошо».

Глава седьмая

Оливия

Я выбредаю из жуткой депрессивной пещеры Пола с высоко поднятой головой, но как только дверь закрывается, поворачиваю за угол и сползаю по стене, пытаясь собраться с мыслями.

Я сразу же жалею о нехарактерном мне всплеске… ну, честно говоря, я понятия не имею, что это был за всплеск. Хотелось бы думать, что я повела себя храбро и благородно — выполнила свои обязательства или типа того.

Но правда в том, что всё в Поле Лэнгдоне выводит меня из себя, поэтому я потеряла самообладание. А ведь я даже не знала, что у меня есть темперамент.

Я нахожу путь обратно на кухню и обнаруживаю Линди по локти в муке.

— Что ты готовишь? — интересуюсь я, прежде чем она успевает спросить о моей катастрофической встрече с Полом.

Она бросает на меня любопытный взгляд:

— А на что это похоже?

Я оглядываю бежевую кляксу, которую она плюхает по гранитной столешнице.

— Тесто для пиццы? — предполагаю я. Её движения напоминают мне о парнях за прилавком Гримальди (прим. ред.: одна из лучших пиццерий в Нью-Йорке).

Линди улыбается мне крошечной полуулыбкой.

— Я могу приготовить и её. Но изначально задумывался всего лишь старый добрый хлеб.

— Оу, — выдаю я, чувствуя себя тупицей. Ну, конечно же, это хлеб. Этот же самый хлеб в доме Миддлтонов объясняет остановку в местной пекарне или же на Итальянском рынке в районе Флэтайрон. Я несколько минут наблюдаю за тем, как Линди месит тесто, и, хотя её движения ритмичные и умиротворяющие, они не оказывают никакого эффекта на мой без устали работающий мозг.

— Не хочешь поговорить об этом? — интересуется она, не поднимая взгляда.

— Даже не знаю с чего начать.

— Он, как правило, производит впечатление на людей. Они приходят с готовностью посочувствовать, а уходят с желанием придушить его.

— Это многое объясняет, — произношу я, проводя пальцем по покрытой мукой столешнице.

— Но ты остаёшься? — вопрошает она.

Я крепко сжимаю губы, размышляя. Мне не хочется оставаться. Мне хочется во всё горло позвать Мика и умчаться обратно в Манхэттен, где люди покупают хлеб, где не царит такой долбаный покой, и где у искалеченных войной ветеранов нет сексуальных голубых глаз и хренового поведения.