Слон меча и магии

Когда детвора заснула, он долго смотрел на девочку: ручки с перевязочками под щёчку, губки бантиком, светлые волосики разметались, – пока не решился понюхать её макушку. Она пахла молоком, мёдом и смутной тревогой. Последнюю гадость он, выводя пальцем специфические узоры на голове малютки, мягко извлёк и развеял. Макушка Руслана пахла иначе.

– Отец обороняет дамбу. Его словами говорил на крыше, – потихоньку считывая пульсирующий клубочек волнений и клочков кошмаров мальчика, пробормотал он. – Боится, что дом будет разрушен и мама их не отыщет. Ага, это она вас сюда привела и оставила. Три-четыре дня, угу, понятно. Ишь, партизан?! Что тут ещё? Мёртвые на улицах. Много. Забудь, забудь, забудь… Спи безмятежно.

Справившись с привычным и таким приятным делом, Мирон зажёг свечу, вытряхнул сокровище из футляра, выщелкнул лезвие и сделал несколько взмахов. За годы владения он довёл все действия до автоматизма. Хищно поблёскивающая бритва казалась продолжением руки.

– Хороша, ух!

Затем намутил мыльной пены, натёр помазком щетину на подбородке и несколькими скупыми движениями чисто побрился.

Масштаб катастрофы города его не тронул. Само естество домового этому противилось. Угроза этажам – это другое дело. Формально, пусть и без хозяина, они должны быть под его присмотром и защитой. Даже после ужасной истории с мусоропроводом. А за мальчиком и девочкой придёт мать и уведёт их. Просто нужно потерпеть… и опять же сохранить этажи.

Мирон встал перед вентиляционной отдушиной, набрал воздуха, задержал до звёздочек в глазах, надавил рукой чуть ниже груди так, что ёкнуло в потрохах, и выдул послание помощнику.

– Ты нужен, приходи!

Черныш объявился за час до рассвета, но входить отказался.

– Чужаков приветил. Не хочу.

* * *

Мирон всматривался в темноту улицы.

– Почему не показываешься?

Возле лавочки у ближнего подъезда шевельнулось маленькое чернильное пятно.

– Говори, зачем вызвал?

– Ты мой помощник, – напомнил домовой.

– Наша служба закончена, – глухо ответил Черныш. – Прими это и признай.

– Этажи стоят. Полюбуйся.

– И кто хозяин?

– Я о форме и периметре.

– Не лги себе. Ты же из спячек почти не вылезаешь.

Помощник кругом был прав. Но уж так сложилось.

– Чего мы как чужие издали разговариваем? Подойди ближе.

– Нет.

Мирона озарило:

– Тебя переманил другой домовой!

– Можно и так сказать.

– Кто? Где живёт?

– Неважно. Всё равно здесь скоро будет сплошная вода.

– Так ты знаешь?

– Это свобода, Мирон, свобода! Переступи черту, брось свою бритву, отвяжись от неё, задуши жадность и айда со мной. Здесь сейчас весело! Лови мой хвост – хватайся!

По асфальту хлестнуло. Домовой без колебаний сделал шаг назад.

– Мда, отбился ты совсем от рук. А всё потому, что к месту не привязан. Сегодня я в гляделки с Гордеем играл, так думал, обознался. Не поверил, – печально констатировал он. – Хоть морок на бармалеев навести можешь, чтоб этажи в упор не видели?

– Бармалеям? Ха-ха-ха. Не забывай, что ты нечисть, пусть даже и прослужил у хороших хозяев, – рассмеялся Черныш и исчез.

Мирон бросился к месту, где помощник только что стоял, и успел унюхать запах крови.

– Быть этого не может, – потрясённо прошептал он.

* * *

Света целеустремлённо довершала начатый вчера разгром. Руслан обиженно дулся. Мирон не отходил от вентиляционного проёма. Стрельба и взрывы приблизились. Сквозь дым группами и поодиночке пробегали похожие на бочонки от защиты и снаряжения бармалеи с цепкими равнодушными глазами. Шоколадные конфеты горчили. Временами срывался дождь. Неуютный день тянулся бесконечно.

Домовой сейчас особенно остро чувствовал безмолвные холодные бетонные соты над головой и, тоскуя, нырял в воспоминания.

…Знойными летними днями, когда хозяева и детвора возились в огороде, можно было послушать дом.

От ветерка ездили по багету кольца с пришитыми занавесками… Поскрипывала половица… Вздыхала мехами гармошка… Щёлкала рассохшаяся мебель… Деликатно тикали ходики… Под потолком монотонно жужжала попавшая в паутину муха… Редкие капли из рукомойника звонко разбивались в медном тазу… В древнем продавленном диване запоздало отстреливала пружина… На подоконнике в стеклянной банке сыто пускал пузыри хлебный квас… По крыльцу катилось упругое яблочко… Шуршала мышь… Притаившийся кот возил хвостом пыль… Пыхтела остывающая печь… На косых солнечных лучах-струнах из окна играли пылинки… С чердака доносились воркование голубей…

Забившись в уголок, они с Чернышом часами сидели, слушали пение дома и ёжились от восторга. Даже самые богатые и вкусные подношения меркли перед таким даром.

И больше такого счастья не повторится. Никогда-никогда не повторится. Дома нет. Есть мёртвая громада над головой, прекрасные воспоминания и опасная бритва…

По подъезду загремели шаги, и Мирон очнулся. Обернувшись к детворе, он приложил палец к губам и ушёл через стену.

По площадке четвёртого этажа две бочкообразные фигуры волокли вверх длинную железную тупоносую штуку, от которой мерзко пахло дымом. Домовой возник между ними.

– Вы бармалеи? – поинтересовался он.

– What? – ошарашенно переспросил один.