Слон меча и магии

Стрекот тысяч крыльев уже доносился из высоких окон. Слон-Мускат подбежал к ближайшему. Он ничего не видел в окутавшей гору тьме, но феи были уже близко. На хобот слону легла изящная рука. Первый старец пожал его в прощальном жесте.

– Теперь всё зависит от вас, заверши пророчество и спаси свою расу.

Потом древний эльф обернулся и скомандовал сильным твёрдым голосом, в котором эхом раздавалась жажда битвы:

– Вперёд, братья! За великую Варду, за наш народ!

Разбежавшись, он прыгнул из окна прямо во тьму, гордо расправив плащ, превратившийся в лёгкий парашют. Секунда – и в темноте далеко внизу сверкнули вспышкой сверхновой эльфийские яйца. Ещё полсекунды – и объёмный взрыв вырвал из мрака десятки горящих тел насекомых.

Один за другим старцы прыгали вниз, исполняя свой последний долг. Воздух наполнился громом взрывов и светом тысяч пар миниатюрных сверхновых. Мускат никогда этого уже не узнает, но с тех пор гору Петарда все окрестили горой Фейерверк.

Слон повернулся к суженой. Зира стояла посреди зала, потасканная, сутулая, ладони рук безвольно лежали на полу, как у орангутанга в период тяжёлой депрессии. Собственно, изначально раса эльфов и была когда-то чем-то похожим на орангутангов. Так бы они и прыгали по деревьям, не зная бед, если бы не души странников.

Мускат подхромал к принцессе и легонько провёл кончиком хобота по её бургистой щеке, словно говоря, что он-то сам лично против, но пророчество есть пророчество.

Зира тяжело вздохнула и стала стягивать платье, зло бормоча под нос: «Если встречу извращенца, который это пророчество придумал, обязательно вырву ему кадык». Потом добавила вслух:

– Чур, я сверху.

Под сенью звёзд, под всполохи объёмных взрывов, два млекопитающих слились в едином ритуале.

Спустя восемнадцать минут и несколько коротких криков блаженства в храме, казалось, родилась ещё одна сверхновая. Душа Муската вышла из тела одновременно с душой Зиры.

При жизни Мускат насмотрелся на души своих красивых собратьев. Но душа женщины затмила их всех. Прошла вечность, а он всё любовался её серебристыми плавными линиями и прозрачными ореолами. Так бы и пропустил он всю битву, если бы Зира первой не подлетела к нему и не обняла.

Две души с громким треском слились в одну, разбрасывая в сторону отростки энергетических разрядов, превратившись в идеальную душу с идеальной формой.

Сияющий шар вылетел через крышу храма прямо под непроницаемое тело Эгрегора, распластавшего свои крылья от горизонта до горизонта и уже тянувшего вниз ненасытный чёрный отросток. Из шара вырвался тонкий белый луч, который срезал отросток у основания и пробил в черноте брешь, сквозь которую заглядывали звёзды дальних миров.

Со всего королевства поднимались в воздух яркие огни. Космических странников было мало, меньше сотни, но исходящая могучая энергия оставляла в воздухе мерцающие следы перегретой плазмы.

И враг отступил.

На табурете Данила Катков

Стол бесконечен и стелется во все пределы, растекаясь до горизонта белыми, как потоки молока, волокнами прокрашенного, покрытого лаком дерева.

Счастье за таким сидеть. Особенно когда есть что на стол этот поставить. Но прежде другое.

Одежда стола начинается со скатерти. Белоснежной в былые времена, домотканой с вышивкой ещё в более ранние, пошлой глянцевитой – сегодня.

У бедноты один выход – клеёнка, одна возможность защитить то единственно ценное, что наполняет смыслом эти помещения с буфетами-амбарами, рукомойниками-жестянками, дуршлагами-висельниками, что обзываем по-особому. Выдерни стол – и нет ни столовой, ни кухни, ни обеденной.

Со столом комната обретает смысл совместного сакрального принятия пищи. Без него же бесполезным видится и очаг.

Не соберешься тесной компанией, если не определено тебе за столом место, не засмотришься на хлопающие лепестки пламени, не будет покоя, определённости в порядке вещей, задолбленном сызмальства в миллионы голов.

Да не в скатёрке дело. Кто постиг истинную природу вещей, кто далёк от вульгарной аляпистости, знает, что покров имеет значимость более для улучшения обстановки, способствуя хорошему настроению, а вместе с тем и правильному пищеварению, а вместе с тем сызнова благостному состоянию духа. Но держится всё не на ней. Одежда второстепенна.

Первичен даже не стол, но исполнение – союз природного материала и умения, явившийся продолжением того, как мастер понимает мир. Он видит стол в той форме, в какой его руки и подвластный инструмент сделают его тем, что мы без ошибки сможем называть столом. Другими словами, стол – воплощение самого мастера, облечённого в форму вещи.

Так что одежда стола – одежда человека. Но я в подобную дребедень не верю. Клеёнка нарядная, цветами да зверьём дивным расписанная на зависть соседям, таким же босякам, – на совок тебя да в яму выгребную!

А в том, что есть, завтрак, обед и ужин, заслуга исключительно моя.