Слониха-пациентка

Меня жутко саданула в колено горилла, и оно зверски разнылось. Сидевшая рядом со мной девушка-англичанка недовольно хмурила брови — у нее спустилась петля на ажурном чулке. Два размалеванных клоуна в шутовских нарядах смотрели по телевизору сериал «Даллас» на непонятном для них языке и прихлебывали «Метахас» прямо из горлышка, передавая друг другу бутылку.

За стенкой фургона дул свежий ветер с моря, серого, будто железо, и развевал мусор соседней с нами свалки. В окошко виднелась бетонная стена стадиона, а над ней — полоска свинцового неба. По крыше застучали первые капли дождя.

— Никогда не теряйте ни крошки пармезана, dottore, — продолжил итальянец, подавая мне тарелку «паста аль песто». — Бросьте ее в любой соус, который вздумаете готовить. Желаете стаканчик «амароне», dottore? — Он глянул в окно. — Боюсь, не к добру все это, dottore.

Я тоже так думал. Только имел в виду вовсе не грозу, готовую разразиться на весеннем небосклоне. Под сенью расписных фургончиков и шатров из грязного хлопающего холста дела обстояли из рук вон дурно. Цирк, примостившийся на две недели возле городской свалки на окраине города Халкис, что на греческом острове Эвбея, в полуста милях от Афин, таил темный и мрачный секрет.

Все началось несколько дней назад. Ко мне домой в Ричмонд позвонила молодая леди — та самая англичанка, у которой спустилась петля чулка. Она представилась танцовщицей в цирке Корунья. Я никогда о таком не слышал. Цирк был хоть и с испанским названием, но явно итальянского происхождения; но, как известно, цирки постоянно меняют названия.

«Не будете ли вы так любезны срочно прилететь в Афины? У нас проблемы с нашим Луиджи, нашей гориллой».

Горилла — в цирке?! А ведь это исчезающий вид, теоретически подпадающий под строгую охрану Конвенции по международной торговле исчезающими видами. Мне прежде доводилось видеть горилл в цирке — пару бедных животных, кочевавших в крошечном фургончике зверинца цирка Медрано.

«Что с ним?» — спросил я.

«Расстройство. Длится уже несколько недель».

Звонки из цирков и небольших зоопарков, о которых я слыхом не слыхивал, не столь уж редкое явление: обычно два-три случая в год. Билеты на такие направления, как Афины, отнюдь не дешевы, а горький опыт научил меня, что цирки, как правило, в долгах как в шелках. Но я не могу отказать в помощи больному, страдающему животному. Тут дело не столько в правилах, вызубренных в Королевском колледже, сколько в чувстве ответственности за диких животных, попавших в беду. Это отнюдь не ханжеская жалость, а просто осознание того факта, что никто другой за тебя это не сделает. Тридцать пять лет назад я положил начало совершенно новой профессии — странствующего врача диких животных. Мое увлечение неприрученными созданиями и проблемами их здоровья мало-помалу создали спрос на такой специализированный вид услуг, который занятые общей практикой ветеринары в полной мере обеспечить не могли. Конечно, с тех пор нашего полку прибыло, но и сегодня таких странствующих ветеринаров диких животных едва ли наберется несколько десятков по всему свету. Так что я двадцать четыре часа в сутки нахожусь на боевом дежурстве. Если я прав, заявляя, что дикие животные нуждаются в услугах специалистов другого уровня, чем тот, что доступен для домашних любимцев и сельскохозяйственных животных, то у меня совесть не позволяет отклонить просьбу: обращайтесь, мол, к местному лекарю собак и кошек или лошадей. К тому же я не мог бы спокойно сидеть в Ричмонде, зная, что где-то беда постигла дикобраза или пуму. Или вот гориллу в маленьком третьеразрядном итальянском цирке на берегу Эгейского моря…

Итак, я вылетел в Афины. Владелец цирка, синьор Пальмони, — тот самый, который сейчас учит меня тонкостям приготовления макаронных блюд за первоклассным обедом у себя в фургоне, встретил меня в аэропорту с плакатом «ДОКТОР ТЭЙЛОР ДЛЯ ГОРИЛЛЫ» и отвез меня в Халкис на драном пикапе. Халкис, главный город самого крупного острова в Эгейском море, — забытое Богом, серое и мрачное место; сгущавшиеся тучи и порывы холодного ветра усиливали мрачное впечатление, когда мы прибыли в цирк, приютившийся как раз посреди городской свалки. Мне никогда не приходилось иметь дело с итальянцами в роли владельцев цирка, но они оказались милым радушным семейством и настояли, чтобы, прежде чем приступать к делу, я выпил чашечку кофе с амареттини. Горя радушием, они расточали благодарности за мой визит, хотя я еще даже не взглянул на пациента. Но в их милых глазах мигом вспыхнула настороженность, стоило мне задать вопрос:

— Где вы приобрели гориллу, синьор?

Итальянец дотоле вполне сносно говорил по-английски; теперь этот язык словно вылетел у него из головы. Он повернулся к сыну и что-то выпалил ему по-итальянски.

— Dottore, — сказал юноша, — что это значит — «приобрели»?

— Ну, где вы ее достали? Как она попала к вам?