Слониха-пациентка

Мы с офицером разом повернули головы. Позади «Зодиака» вставала мощная стена цвета зеленого бутылочного стекла, столь высокая, что вершина ее терялась в тумане. Она была не менее двадцати футов высотой. Казалось, все море внезапно обратилось в одну гигантскую волну, которая через несколько секунд обрушится на нас. Тысячи тонн воды готовы были с адским грохотом разнести нас в прах. Словно повинуясь инстинкту, марокканский шкипер развернул «Зодиак» носом к темной зеленой круче. Мотор завыл на всю железку, и я, объятый ужасом, к своему изумлению, почувствовал, как мы лезем почти что вертикально на стену. Все выше, выше — и вот мы на мгновение зависли на остром как бритва гребне волны. Волна уже начала рассыпаться, когда мы перевалили через ее хребет и, словно резиновый мячик, полетели вниз. Грохот волны, рев мотора — все перекрыл истошный вопль Джона. Позади нас волна рассыпалась в предсмертной агонии, и белая пена взыграла кружевом в туманной пелене. Я оглянулся назад — черные скалы были всего только в нескольких ярдах от нас. Просто чудо, что Джона не выбросило из нашей калоши. Я цеплялся за перила со смертной гримасой на лице, а офицер, бледный и с перекошенным от напряжения лицом, боролся с непослушным штурвалом и постоянно смахивал воду, заливавшую компас.

— Encore!^[55] — проревел Джон, который теперь стал за впередсмотрящего.

Сквозь туман мы увидели, как на нас надвигается новая темно-зеленая стена. И снова наш шкипер демонстрирует класс мореходства, и снова мы лезем на стену и в самый критический момент переваливаем за хребет и плюхаемся резиновым мячиком вниз. Но эта волна была уже куда ниже. Точно так же мы преодолели и третью, и четвертую, каждая из которых была менее угрожающей, чем предыдущая. Мой пульс более-менее пришел в норму, а в пересохшем рту вновь стало влажно. Наконец мы достигли гладкой поверхности океана, и через несколько минут, к моему великому облегчению, из тумана, как привидение, показался силуэт «Эль-Хамисса». Открылись створки дверей кормы, и катер втащили по металлическому склону; теперь мы были в безопасности. Вся наша троица вылезла из «Зодиака», храня гробовое молчание. Мы с Джоном не сказали ни слова, пока не ощутили у себя в руках чашки с горячим кофе. Офицер, пилотировавший нашу калошу, подсел к нам. Он по-прежнему был мертвенно-бледен. Наконец он заговорил — медленно и очень тихо.

— Еще бы немного, и нам всем конец, — сказал он. — Если бы эта первая волна обрушилась…

К нам стали подходить люди послушать, что приключилось.

— Ну что, мои молодчики оказались правы! — сказал командир отряда водолазов. — В эти пещеры полезет только самоубийца. Мои ребята ни за какую награду туда не сунутся.

Чуть позже капитан позвал меня к себе в каюту и показал телекс с морской базы в Агадире. На побережье надвигались штормы. «Эль-Хамиссу» предписывалось немедленно возвращаться в тихую бухту Дахлы. Мы подняли якоря; я созвал свою команду и объявил о переносе экспедиции за тюленями-монахами на 1990 год. Рожер горел желанием попытать счастья в третий раз, когда «Эль-Хамисс» пополнит запасы воды, горючего и всего необходимого; Мохаммед также готов был совершить еще одну вылазку. Но осеннее «окно» хорошей погоды на Кап-Блане должно было вот-вот закрыться. С экспериментом по отлову тюленей-монахов придется подождать еще по крайней мере год.

Мы с Джоном вернулись в Антибу с пустыми руками. Все, что привезли из экспедиции, — приворотное зелье для X. Он попытался применять его точно по инструкции, но все оказалось впустую.

Глава пятая Шимпанзе под кайфом

Хочу привлечь ваше внимание к тем, кого я называю «Обезьянами Бога»…

П. Уайндгэм Льюис

. Обезьяны Бога

Вива Эспанья! Уа-ау! Здесь вдоволь всего, чего душе угодно: моря, солнца, сангрии и секса. Живи и наслаждайся! Звуки ламбады льются из репродуктора над пляжным баром, куда тянется очередь красных, как вареные раки, британцев за стаканчиком бакарди или кока-колы. Все морские велосипеды вышли в море, а все шезлонги вокруг бассейна застолбили, как водится, немцы. Вероятно, дружною гурьбой направились в туалет после обильного возлияния пива. Вернутся и продолжат бить баклуши.

Как и всегда, когда солнце стоит в зените, пахнет разогретым жиром — точнее, экзотической смесью оливкового масла, «Амбр солер» и человечьего кожного сала. Театр Томпсона заманивает на премьеру, обещая, что в буфете будет шампанское, — уфф! Только пусть не обижаются на меня французы, изобретатели сего изысканного напитка, — я сегодня поведу речь не о шампанском, а о созвучном с ним предмете. Живом существе, между прочим.