Слониха-пациентка

Согласно намеченному плану, мы погрузили его в сон дозой кетамина двойной крепости (у нас есть фармацевт в Йоркшире, который специально по нашему заказу концентрирует этот бесценный анестетик). Затем шестеро дюжих смотрителей, обливаясь потом, понесли его по коридору на носилках к толпе. Впереди шествовали два стража порядка, свистками и дубинками расчищая путь могучему альбиносу, которых лежал на своих носилках, точно халиф, отправляющийся в последний путь. О, какой тут поднялся шум и гам! Созвездия вспышек полыхали, точно фейерверки; толпа колыхалась, как морские волны, — каждый индивидуум стремился протиснуться поближе к спящему гиганту. В нагретом воздухе, становившемся все горячее от раскаленных ламп и массы людского тела, стоял стон от непереводимых выражений, по большей части на каталонском, но все же можно было различить и кастильские «коньо», «мьерда», «иха де пута»^[10]. Непрекращающийся шум делался все более оглушительным.

Мы с Антонио Луисом, шедшие позади носилок, неожиданно оказались оттертыми, так как алчущая сенсаций толпа тут же замкнулась позади последних двух носильщиков и отрезала нас.

— Сакреденундонделярис!^[11] — проревел мой спутник. Я слышал это псевдоиспанское выражение еще мальчиком по радиопрограмме Дика Бартона, и оно мне так понравилось, что я научил ему Антонио Луиса при первой же нашей встрече. Дурной пример заразителен, и теперь мой друг повторяет его при всяком удобном случае.

— Пожалуйста, пропустите нас. Мы ветеринары, — проорал я над сотней затылков.

Снежок лежал на столе без присмотра. Представьте-ка, вдруг что-нибудь случится — язык ли заблокирует ему дыхательное горло, или начнется тахикардия!

— Ради всего святого, пропустите нас! Я английский ветеринар, — повторил я. Бесполезно. Все глаза и уши были сфокусированы на величавом главном персонаже драмы, который возлежал навзничь, выставив на обозрение публики свое фальстафовское, словно накачанное пивом брюхо; его морда цвета лепестков абрикоса была на удивление безмятежна.

И вновь мой друг Номер Один пришел на выручку! Коль скоро публика, отделявшая нас от пациента, ни за что не желала расступиться, он решил больше не полагаться на увещевания. Антонио Луис не только классный ветеринар, но и баскетболист международного класса. Увидев в толпе крохотную брешь, он ринулся туда, потащив меня за руку. Влекомый находчивым другом, я двигался, наклонив голову, сквозь сыпавшиеся на мои голени пинки.

Грохот барабанов, звон кимвалов — как они были бы здесь уместны, потому что, когда мы появились «на сцене», мы чувствовали себя скорее клоунами погорелого цирка, нежели врачами, которым предстоит провести ответственную операцию. Не обращая внимания на крики: «Доктор! Пожалуйста, позвольте сфотографировать вас возле его головы!», «Доктор! Покажите штучку, которую вы вставите ему в задницу!» — Антонио Луис проверил состояние жизненно важных функций пациента, а я занялся обследованием его гениталий. Здесь у меня все было в ажуре. Тут и мой партнер кивнул, показывая, что пульс, дыхание, время наполнения капилляров и тоны сердца в норме. Я смонтировал электроэякулятор и опробовал подачу пульсирующего тока. Как раз в этот момент энтузиазм журналистов и папарацци достиг своего апогея — более всего интересовали их анатомические подробности.

— Позвольте мне заснять его орган! — вопила какая-то дама-репортер. Не нужно объяснять, какого рода журнал она представляла.

— Да, да, покажите нам его пистолет, — кричали другие.

— Donde esta su polla? — раздался громкий грубый голос. — Где его пипка?

Антонио Луис и я с каменными лицами склонились над торсом Снежка. Мы оба знали, что из этого сенсации не получится. Как объяснить им, что, как бы огромны и мясисты ни были гориллы, их детородные органы на удивление крохотны по сравнению с телом. А вот, между прочим, интересная биологическая загадка: чем объяснить тот факт, что у нас, голых обезьян, гениталии куда крупнее сравнительно с масштабом тела? Теперь, когда приборы были налажены, я вставил «полицейскую дубинку» в задний проход Снежку и поднес стерильную стеклянную пробирку к его детородному органу. Наши действия мгновенно вызвали всеобщее молчание, нарушаемое только яростными щелчками фотокамер, тогда как их операторы хранили гробовое безмолвие. Климакс нашего представления — как я думал — должен был вот-вот случиться. Я нажал кнопку, чтобы включить электрический импульс. Тут же нижние мышцы гориллы охватил спазм и его таз на краткое мгновение выгнулся в дугу.

— Оле! — раздался чей-то мужской голос. Но ни капли семени не исторглось из маленького органа.