Слоу-моб

вместе с человеками

направляли бритву в

почерневшем зеркале

смотрели глаза

на глаза в глазах своих

на глаза в глазах глазов

глазов в глазах своих

глаза

падали глаза

вечно падали глаза

Перекресток

Мы стоим на перекрестке,только что здесь внезапно и безответственно пересеклись наши жизни.

И ты говоришь посмотри направо а я смотрю налево, у меня так шея устроена, что я смотрю всегда влево.

Мы стоим на перекрестке,мы есть дурацкий двуглавый стервятник, мы есть государственный герб нашей встречи.

Вот была жизнь и ещё одна жизнь и стал перекрёсток, стал прицел, стало перекрестие

И дальше мы не пойдём, дальше не поедем, дальше будем стоять оторопевшие – я буду смотреть влево а ты вправо

Распятые на перекрестке нашей с тобой встречи.

зелёный свитер

У меня тогда был зелёный свитер. Я вообще плохо помню прошлое, но этот зелёный свитер и растянутые рукава, то, как я снимал его через голову и как наэлектризованные волосы топорщились и пятно от вишеневого варенья, что никак не отмывалось – это я хорошо помню. И ещё помню, как мой кот Кузя оставлял на нём затяжки и как это бесило маму и как я впервые в этом свитере слушал Gloomy Sunday и было именно воскресенье и именно мрачное и как моя подруга потом отмывала этот свитер от крови и штопала его в какой-то общаге, после того, как нас побили в центре за то, что мы были волосатые и одевались не как все.

Но откуда он у меня тогда взялся я не помню. И куда он потом задевался, я тоже не помню.

Я потом увидел похожий зелёный свитер, много лет спустя в Италии, в Римини и, конечно, купил у улыбающегося африканца за какие-то немыслимые евро. И я сидел ночью в-этом-не-этом свитере на пляже и смотрел на море, но не было варенья и был какой-то вторник, условно даже хороший и успешный вторник и подруга моя давно вышла замуж за другого и даже кота у меня не было. И никто меня больше не хотел избить и я уже начинал лысеть и выглядел как все.

И я разделся и пошёл в море. И в море была и подруга и варенье и воскресенье и мои длинные волосы и мама и кот Кузя и миллион всего ещё, я уже не помню чего, я ведь плохо помню прошлое. И я не помню, сколько я там плавал, в этом море. Может, сто лет, а может и тысячу.

Но куда этот-не-этот, второй свитер делся, я помню.

Я его так и оставил лежать на белом песке на ночном пляже в Римини.

Морской пейзаж

внутри меня

море

там тонет

кораблик

я больше

не спасу

никого

Амбар

И когда мы так держимся за руки, казалось бы, возникает перемычка. Все в одно.

Но нет-нет.

Наши руки это слепые кроты встретившиеся глубоко под землёй. Наши руки это две испуганные мышки встретившиеся нос в нос, когда ночью горел их огромный амбар.

Заходит солнце.

Горит наш огромный амбар.

И когда мы так смотрим друг другу в глаза, казалось бы, работают наши сообщающиеся сосуды. Всё в одно.

Но нет-нет.

Наши взгляды как скрещенные шпаги, как оскалившиеся штыки. Наши взгляды это волки, стоящие всеми четырьмя лапами в капканах.

Растекается кровь по снегу.

Заходит солнце.

Горит наш огромный амбар

Горит наш огромный амбар.

Над пепелищем взойдёт луна.

Обмануть себя и лучеглазых девочек со свечами

обмануть себя и лучеглазых девочек со свечами

с улыбкой ждущих в прихожей

кануть в обман как в спасительный край

как в бомбоубежище

до конца войны бледным цветком прорастать

в нечётких очертаниях снов

обмануть себя и лучеглазых светлейших

девочек с надеждой ждущих в прихожей

хапнуть полную грудь обмана

чтоб порвался живот от сытости

ложью и чтобы

упасть на потёртый ковёр у двери

и лежать на нём до конца жизни

а потом встать

открыть двери в прихожую -

там будут стоять

пустоглазые мёртвые старухи

сжимающие в костлявых ладонях

свечные огарки

Человек и птицы

-Я переживу вас, птицы, кричал он с крыши в октябрьскую темень, в дождь, в бесстрастные журавлиные клинья, расчерчивающие белым небо.

Каждую весну птицы прилетали и птицами же улетали, каждую весну он, почему-то с всё возрастающим облегчением и радостью собой встречал их и каждую осень собою же с большей и большей печалью провожал.

И однажды птицы прилетели – птицами же. А его уже не было, он встретил их не собой.

Жители Омпетиании говорят – жить, как человек с птицами, то есть жить по несправедливости

В тёмное

продлёнными руками

в непродлённые твои дали

в недосмотренные твои

тёмные твои

дали

всеведающими холодными руками

в твои дни в твои ночи

молчащие глубокие ночи

тёмные твои

ночи

закадычными рассветными улыбающимися руками

в твои комнаты в твои крепости

дивные древние неприступные крепости

тёмные твои

крепости

я тянусь

к выключателю

чтобы

включить

нас

Испытание

Уже неизвестные корабли застывают посреди лагуны, но мы слишком поздно понимаем, что все они – "Летучие Голландцы". Понимаем, будучи уже далеко от берега, так далеко барахтаясь в воде, где все движения – из жидкого стекла, прозрачной патоки, мы хотим отсрочить тот момент, когда с палубы нам улыбнутся скелеты и упадут в воду венки. Ожидание и штиль, ворохи времён и километры бездействия, литры спокойных грезящих о напряжении мышц.