Слова и смыслы. Мировоззрение и картина мира: ассоциативный словарь

Разумную, мировоззренчески сбалансированную картину мира может сформировать взгляд, который ясно различает цели и инструменты, видя в экономических моделях («план» или «рынок») прежде всего инструменты, влекущие за собой, однако, и важные социальные и моральные следствия. Столь же ясно надо различать цели: экономические, политические, этические и пр. Тогда прежде черно-белая картина «капитализм/социализм» обретет цвета, оттенки и оживет: станет видно направление социального движения, его содержание и последствия.

Картина

Здесь я хочу поговорить не о «картине мира» (см.), а о картине – предмете изобразительного искусства. Потому что я люблю живопись. И графику. И вообще изобразительное искусство.

Судьбе не было угодно сделать меня художником, но я до сих пор иногда думаю: может, все-таки попробовать, рискнуть? В голову приходит Поль Гоген, который, говорят, лишь в сорок лет стал художником. Я, конечно, существенно старше, ну и что?.. Превзойду Гогена хоть в этом (тут должен быть смайлик).

Но пока не рискнул. Порисовать мордочки и еще что-нибудь во время заседаний – это я делаю давно. Иногда получается забавно. Но это не то и вообще несерьезно.

А что серьезно?

Научиться рисовать «похоже», чтобы на картине все было «ну прямо как живое»?

Это было бы неплохо. Мастерство никому не помешало. Я люблю реалистическую живопись, и если бы смог, то был бы художником-реалистом. Хотя всегда ценил и то, что называют абстрактной, беспредметной живописью.

Реализм может создать новый мир, подобный существующему в действительности, и в этом его сила. Беспредметные композиции, ансамбли цветовых отношений способны создавать, производить в нас эмоции и чувства. И в этом их сила. Впрочем, реалистическая живопись искусством создания эмоций у зрителей владеет в еще большей мере. Образы, из которых сложена реалистическая картина – люди, пейзаж, природа, машины и механизмы, птицы и животные,  – все вместе и каждый в отдельности пробуждают сложные ассоциации, рождают чувства, побуждают к размышлениям – вполне предметного, как правило, характера. «Просто краски» и  геометрические объекты, абстракции рождают как бы «чистую» эмоцию – наподобие действия музыки: звуки грустные и веселые, бодрящие и расслабляющие и т.  п.

Живопись старых мастеров не была свободна в той мере, в какой свободны современные художники. Одна из «несвобод»  – та функция, которую потом взяла на себя фотография – воспроизводить конкретную действительность: портрет, пейзаж, любимую лошадь или собаку… Вторая «несвобода»  – тематический тоталитаризм. Веками писались картины на библейские сюжеты. Практически все эти сюжеты давным-давно не действуют на зрителя как призванные эмоционально подкреплять иллюстрациями библейские рассказы и нравоучительные истории. Но заказ именно на это – иллюстрирование Библии – был, и он рождал продукцию. Святые Себастьяны, Юдифи и  Олоферны, Вирсавии и  Магдалины, Поклонения волхвов и  Благовещения… Их много, очень много. Во всех церквях и дворцах висели – и до сих пор висят – бесконечные вереницы огромных холстов в тяжеленных, вычурных рамах.

Этот христианский тоталитаризм, призванный возвеличивать не столько Бога, не столько вероучение, сколько саму церковь, породил побочный результат. Самовыражаясь в рамках заданного сюжета, художники довели живописную технику до абсолютного совершенства. То есть развивали, в сущности, формализм, хотя он имел внешность реализма с ярко выраженной религиозной, идеологической направленностью. Но при этом тональные отношения, композиционная гармония – все это было предметом заботы и собственной внутренней задачей у всех великих мастеров прошлого задолго до, условно говоря, Малевича. На полотне при этом было изображено, скажем, «Святое семейство с агнцем» Рафаэля, или «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, или «Отречение апостола Петра» Рембрандта. Несомненно, и сам сюжет не был для художников лишь оправданием, поводом для «игры в краски и линии». Нет, он исполнялся не только в соответствии с требованиями заказчиков, но и на уровне личного погружения авторов в глубинные философско-религиозные переживания.

Между прочим, некоторую параллель можно и должно провести с периодом советского реализма. И портреты классиков марксизма, и рабочих и колхозниц, и виды строек и заводов тоже были как пространством «игры в краски и линии», так и музыкально-эмоциональной машиной, живописным органом, погружающим зрителей в свои звуки, образы и чувства.

Живопись легко и вполне определенно выражает отношение автора к тому, что изображено: восхищение или осуждение, радость или отвращение, ирония или искренность – все это видно и улавливается зрителями.