Еще одним старомодным средством передвижения были кибитки. Пушкин использует это слово тогда, когда хочет подчеркнуть, что действие происходит в прошлом, в XVIII веке. В кибитке отправляется в далекую крепость в Оренбургской степи Петруша Гринев — герой исторического романа Пушкина. Для XVIII века кибитка была вполне повседневным средством передвижения, не требовавшим дополнительных объяснений. В кибитке совершает свое знаменитое путешествие из Петербурга в Москву герой Радищева: «Отужинав с моими друзьями, я лег в кибитку. Ямщик по обыкновению своему поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом». Обратите внимание на позу пассажира: в кибитке можно было путешествовать лежа, на дно для утепления кидали шкуры, а от дождя и снега ездока защищала крыша, сделанная из рогожи, натянутой на изогнутые дугой прутья. Поэтому неудивительно, что само слово «кибитка» происходит от арабского «кубба(т)» — «купол». На облучке же — то есть на обруче, скреплявшем переднюю часть кибитки, — сидел кучер, иногда лакей, а в романе Пушкина туда подсел еще и таинственный «дорожный», то есть Пугачев: «Дорожный сел проворно на облучок и сказал ямщику: «Ну, слава богу, жилье недалеко; сворачивай вправо да поезжай».
В XIX веке кибитка уже чаще напоминала о цыганах, об их экзотической дикой, вольной и степной жизни. Неслучайно в широко известном в свое время романсе Якова Полонского «Мой костер в тумане светит» героиня-цыганка, прощаясь, говорит:
Но провинциальные помещики и зажиточные купцы и крестьяне и наемные ямщики все еще пользовались кибитками даже в XIX веке. Вернемся к Пушкину, к знаменитой цитате из «Евгения Онегина», которую знают все, кто когда-нибудь учился в школе:
Кстати, дровни — это просто крестьянские сани для перевозки дров, сена, грузов и т. п.
Еще одно «историческое» средство передвижения — колымага. Оно казалось «неуклюжим» и «старинным» уже современнику Пушкина Владимиру Ивановичу Далю. В его «Словаре живого великорусского языка» есть такая статья:
КОЛЫМАГА — жен. (коло? колыхать?) карета, коляска, всякая барская повозка на летнем ходу; громоздкая или старинная карета, дормез вор., курск. повозка с верхом, длинная кибитка, тарантас; ниж. сноповая телега, сноповозка, рыдван.
Итак, «колымага» для Даля — это не какой-то конкретный вид экипажа (неслучайно он сравнивает ее и с кибиткой, и с тарантасом), а общее обозначение тяжелой, громоздкой, вышедшей из моды повозки.
Это слово пришло к нам из тюркских языков, где оно означало «накрытая пологом повозка, в которой едет невеста из знатной или богатой семьи, за которую выплачен калым». В XVI веке в Московской Руси «колымагами» стали называть закрытые экипажи с кожаными пологами, но в петровские времена, когда появились европейские карты, их тоже называли «колымагами». Колымаги XVI — начала XVIII века могли быть очень стильными и даже «дизайнерскими». В этом можно убедиться, побывав, к примеру, в Оружейной палате Московского кремля. В одном из ее залов выставлены несколько колымаг российского и английского производства. У одной их них кузов обит снаружи малиновым бархатом. Шляпки гвоздиков и серебряный узор из тесьмы в виде восьмиконечных звезд. Эту колымагу, принадлежавшую Никите Ивановичу Романову, двоюродному брату Михаила Романова, В. И. Суриков изобразил на картине «Утро стрелецкой казни». Другую колымагу подарил царю Борису Годунову в 1603 году король Англии Яков I Стюарт. В обивке ее использован красный итальянский бархат, а украшает повозку деревянная резьба и скульптура со сценами охоты и битвы христиан и мусульман.
Потом появились рессоры, смягчающие тряску, и название «колымага» закрепилось за старыми, безрессорными экипажами и стало насмешливым, уничижительным. Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона[21]
посвящает колымагам большую статью: