Словарь лжеца

– Вы говорите так потому, что еще не отыскали равновесия. – София остановила их прогулку по зале и отстранила его на вытянутую руку: так терапевт мог бы рассматривать своего недужного пациенса. – Себя вы держите тугим и целиком закрытым. Вы сплошь доверие и никакого скандала, все люки задраены, никаких фонтанов пены.

– Я слышу, дама склонна к цветистым метафорам! – произнес Билефелд – он подслушал и теперь, щерясь, заступил им путь. Трепсвернон и София на миг уставились на него. Билефелд икнул, извиняясь, и улепетнул в гущу толпы.

– У меня есть свои секреты, – произнес Трепсвернон.

– А они интересные?

– Я не… не волен их… – Трепсвернон чувствовал, как зала немного кружится, как будто он уже напился. Он жалел, что этого еще не случилось.

– Прошу простить, – отрывисто произнесла София. – Волнует знать уже то, что и у вас есть секреты. Ваша тайная жизнь: самое драгоценное. Оно должно существовать на ваших условиях. – Она улыбнулась, и Трепсвернонову сердцу отчасти сделалось хорошо от ее прямоты и ее странности, но она уже двинулась дальше, разглядывая окружающее и вздыхая настолько театрально, что это скорее предназначалось другим. – Мне не следует забывать – я здесь служу и должна быть чарующей для чужих кошельков. Здесь меньше приличных тех-и-этих, чем там, где мы с вами познакомились, – произнесла она, кивая, – но как раз у вульгарной публики карманы и глубоки.

– Боюсь, я не принадлежу к их числу. – Трепсвернона поташнивало, слегка кружилась голова.

– Но послушайте, – произнесла София, схвативши его за рукав и сделав вид, будто сердится, – а мои шахматы! Те, что принадлежали моей соотечественнице, Тартюфу в юбках. По-моему, я при вас о них уже упоминала.

– Я насмотрелся довольно.

Она с улыбкой окинула его взглядом.

– Уж в этом-то я уверена.

– Вы забавляетесь со мною – или стараетесь меня смутить. – Трепсвернон прикрыл глаза, словно если не допускать к себе здешних омутов и бугров, ему все станет яснее, и покажется, будто он все держит крепче в собственных руках. – Вы в своем праве и, надеюсь, вам это доставляет удовольствие. Но у меня был долгий, очень длинный день, и я был бы вам благодарен, если б вы могли оказать мне любезность…

София не слушала его. Он открыл глаза и обнаружил, что она ему протягивает руку. То не был широкий жест, какие она привычно делала весь нынешний вечер, – скорее, София, стоя совсем рядом с ним, лишь чиркнула пальцами по пальцам Трепсвернона. То был жест, не предназначенный ни для кого вокруг. Она что-то ему передала. Он это у нее принял, как автоматон, и, когда ее перчатка дотронулась до его пальцев, почувствовал у себя в руке некую новую тяжесть, маленькую и холодную. Разборчиво и подчеркнуто она произнесла так, чтобы до него дошло каждое слово:

– Жаль, если вы их не увидите. Каждая пешка стоит больше семи сотен фунтов.

Трепсвернон принял дар и сунул его в карман, после чего поднял голову ее поблагодарить – или же полностью убедиться в том, что́ она совершила.

– Вы же не можете в самом деле…

Но София уже отошла прочь и вновь затерялась в сутолоке, и Трепсвернон, бессловесный, тоже позволил толпе и ее кутежу поглотить себя. Несколько минут он бесцельно бродил, никого не узнавая – и не распознавая никаких душевных движений ни на чьих лицах. Оркестр заиграл вновь, и воротничок его сорочки вдруг показался ему слишком тугим, а воздух у него в легких как-то сплющился и разредился. Ему нужно было ничем не ограничиваться – и оказаться где-либо незримым. Трепсвернон подумал было отползти в угол залы, вжаться спиною в какую-нибудь тень среди вестибюля, где его не заметят и он не станет никому мешать. Подумал о том, как лунный свет снаружи отыскивает тильды и диакритики на брусчатке, о разрядках движенья по лондонским улицам ранним утром, каковое то начинается, то прекращается. И в уме у себя он воображал, как растворяется в безликости улиц и – наружу, прочь, за пределы столицы, на тропинки и края географических карт, где он не знал имен достопримечательностей или дорог, к морю или же еще дальше…

Вновь нащупал он в кармане пешку. Оглядел залу, всех лексикографов, забывших себя во мгновенье. Подумал об их гордости за то, что служат в энциклопедическом словаре, собирая всевозможные слова и факты себе под сюртук и набивая ими карманы. Подумал об их честолюбии, об их голоде по тому, чтобы зафиксировать все именно так, а не иначе.

Расправивши плечи и со свежею решимостью и твердостью в походке Трепсвернон двинулся к дверям. Никто не заметил, как он выскользнул прочь, и не остановил его, пока он искал путь обратно к выходу. Беспрепятственно начал выбираться он из коридоров и тусклых проходов, дабы обрести мир за ними, неопределимые будущности этого мира, ждавшие его [СМ. ТАКЖЕ].

аурофлористый (прил.), сбегающий в ночи, обычно – со вновь обретенным ощущеньем цели (-лей). Устар.

Признания и благодарности

Книга невелика, пространны выражения благодарности.