Словарь лжеца

Лица у всех здесь разрумянились, а рты влажны были и приоткрыты. Жар их царил здесь резким контрастом прохладе мраморов и серебряных экспонатов вокруг.

Под локоть ему прозмеилась чья-то рука.

– Здесь не вполне вам по душе, быть может? – на ухо ему произнесла София.

Трепсвернон бросил на нее взгляд. Отметил ее наряд – она никогда еще не выглядела лучше и чудовищнее, – затем снова глянул на толпу.

– Вы считаете меня чопорным.

– Нет, – ответила она. Похоже, было ей немного скучно. – Но мне взаправду интересно, найдутся ли у вас для этого всего какие-то слова. Не слишком распущенно? Пущенно лишь чуть-чуть? Я уже поговорила с Глоссопом об одном вашем великом сопернике. Он мне сообщил, что «Энциклопедия Британника» определяет «наготы» в живописи и скульптуре как «обозначение тех частей человеческой фигуры, что не прикрыты никакой драпировкой, или те части, что обыкновенно прикрыты тем или иным фиговым листком».

– Я не подумал прихватить цветов, – произнес Трепсвернон. – А вам не следует верить всему, что написано в энциклопедиях.

– И при том… – София сняла с лацкана Трепсвернона воображаемую пушинку, – все это должно принести старому Герольфу отнюдь не пенни и не два, поэтому слишком уж разборчивыми быть нам не приходится. – София повела головой в сторону своего жениха у бархатной портьеры. Фрэшем изображал своею позою скульптуру Лаокоона с перьевым боа. – Теренс уже залучил парочку политиков, кои выложат добрых пару сотен фунтов, а я сейчас обрабатываю одного оперного режиссера…

– Должно быть, вы очень горды собой.

– У нас хорошая артель, – ответила она.

– Вы это уже говорили. – Трепсвернон поправил очки. – Кроме того, вы называли его полезным идиотом.

– Здесь в Лондоне он вращается в определенных кругах, вполне чарует целую орду возможных покупателей. Фрэшему отлично удается обеспечивать средства, а еще лучше мне здесь обеспечить себе надежный тыл.

Чуть помедлив, Трепсвернон перевел:

– Он вам нужен из-за денег.

София презрительно фыркнула.

– Нет-нет – хоть это и не слишком ужасная прибавка к его шарму. – Она побарабанила пальцами себе по юбкам. – Впрочем, полезно устанавливать себе подходящую и почтенную опору, дабы позволять себе разнообразные вольности и чудачества, на каковые станут смотреть сквозь пальцы. Даже если происходят они у всех на виду! – Казалось, ей не терпится сменить тему беседы – не столько из смущенья, сколько от скуки: ей хотелось поменять темп или ставки в их разговоре. Она слегка направила локоть Трепсвернона, чуть развернув его самого. – Вы слышали о художнике Зичи? – осведомилась она, выпалив как бы в порыве и не желая ждать его ответа. – Он был придворным живописцем царя Александра – а в свободное время делал кое-какие необычные наброски человеческих форм! Сами понимаете. Вот, взгляните – они висят на этой стене…

– Спасибо, нет. – Трепсвернон упорствовал. – Нет. – София вроде бы упала духом. Он глянул в ту сторону, куда она показывала: взбудораженные возможные меценаты, вставши кружком, вжимал носы как раз в то самое, что было развешано на стенах, ревя восторженным возмущеньем.

– Ах. Я ему позировала, знаете. – Вопреки себе Трепсвернон изумленно щебетнул, но София продолжала так, словно описывала погоду. – Работы его вполне отвратительны, но довольно чудесны. Наверное, придет такой день, когда их опубликуют, – самого художника уже давно не будет на свете.

– Я не совсем уверен, зачем вы мне доверяетесь со всем этим, – произнес Трепсвернон. – Если только ради восторга от того, что скандализуете меня.

Впервые за весь вечер она расслабилась и заговорила с новою силою.

– Так именно в этом все и дело! Скандал – да! Отзвучивать, задевать за живое! Но гораздо существенней, да, как вы сами говорите, доверие к другому. Вот именно это слово – и об этом думала я, когда только с вами повстречалась: вот человек, знающий цену доверию. И я права, разве нет? Я это в вас ощущаю, вы этим пахнете.

– Доверять мне вы можете, – произнес Трепсвернон. Он уже начинал ощущать, как в нем что-то рушится: любые последние крупицы уверенности и снисходительности в нем истощались.

– Теренсу с этой стороны все не весьма удается, – сказала София. Они прошли по зале под руку, миновали полку, на коей расставлены были в ряд непристойные нэцкэ. – Вот только сегодня мы с ним разговаривали о словах в английском языке, каковые могли б наилучшим образом описать его тягу сплетничать или рассказывать о чужих делах. Болтать, распускать язык. Скулдыжничать. Очень весело, разумеется, – София вздохнула, – и завидный шик во всем этом, которым я поистине восхищаюсь, но понятие доверия тут не применимо.

– Вам очень хорошо удается пребывать в таком положении, когда вы подобным наслаждаетесь.