Словарь лжеца

Конечно, меня тоже призвали сказать свое слово и – своими словами – выразить все и объяснить, что я пережила в «Суонзби». Подозревала ли я когда-нибудь, что за угрозами минирования стоит Дейвид? Считаю ли я, что таков был его план с самого начала, – или то был просто неудавшийся розыгрыш? Как ему удавалось прятаться у всех на виду? Пип задавали те же самые вопросы, хотя тоном более прокурорским, нежели исследовательским: ей не полагалось быть в здании, у нее не было доступа к его помещениям, в чем же тогда дело? Но едва Дейвид Суонзби во всем признался, все эти допросы из наших жизней улетучились.

Мы с Пип читали репортажи, не веря своим глазам, заинтригованные. Люди, едва знавшие нас, не жалели времени напомнить себе о том, сколько нас во всем этом участвовало. До пожара при упоминании о «Словаре Суонзби» речь заходила о незавершенных грандиозных проектах и Потерянном Поколении; нынче все они начинались с подмигиваний и намеков на страховку. Я изо всех сил старалась развеять эту догадку всякий раз, когда со мною связывались журналисты, или же подслушивала беседы в кафе у Пип, но факт то был новый, смачный, превосходный. С вечера пожара так утверждалось в статье Википедии, посвященной «Словарю», и эта часть стала самым крупным ее разделом с самым большим количеством сносок. Вся остальная история словаря померкла.

Насколько мне известно, ни одна газета даже не заикнулась ни о маунтвизелях, ни о том, что «Словарь Суонзби» заражен ложными словами. Надеюсь, Дейвид считает это победой – или хотя бы слабым утешением.

Много лет потом, стоило прочесть об этом – как его следует называть: делом? эпизодом? какое слово здесь уместнее всего? – казалось, что во мне роится путаница вопросительных знаков. Я не могла ничего с собой поделать – прочесывала все до единой статьи, чтобы убедиться, есть ли в них упоминания обо мне. Ни одного. Никому нет дела до безымянного наемного личного секретаря, когда весь сюжет построен вокруг эдакого неуклюжего карикатурного негодяя. Вероятно, я могла бы стать миленькой сноской или же сыграть вызывающую сочувствие роль наивной простофили в хитроумном плане, пошедшем псу под хвост. То, что я отбивала эти все телефонные «угрозы», конечно, входило в замысел. Мое существование означало, что Дейвид мог предоставить страховщикам достаточно улик того, что велась нечистая игра.

– Из тебя получилась бы чудесная простофиля, – сказала Пип, когда я озвучила ей эту мысль. – Мой любимый прихвостень.

Мы научились об этом смеяться – друг ради дружки.

Правда же здесь такова: мне нравился Дейвид Суонзби. Он был милым человеком, который любил слова и играл в шахматы с призраками.

Правда такова: я терпеть не могу, что сюжет этот превратился в историю о Дейвиде – человеке, который всю свою жизнь посвятил тому, чтобы аккуратно увязывать все так, чтобы он сам мог все контролировать, конденсируя, кодифицируя и обустраивая. Правда того коридора и той комнаты, наполненной огнем? Правда там была неопределимым скачком у меня в крови и рывком у меня в сердце, когда я увидела Пип, всю овитую дымом. Я подвергла ее опасности, и в том была моя промашка. Промах. Вот тебе слово, и что хорошего в языке, когда спотыкливый ум обгоняет руки, когда ты вся состоишь из вины и опаляющей печали, и смятения – всего сразу? Всякий раз, когда я вспоминаю тот день, мне помнятся не столько события, сколько угроза минирования, гнусавый голос декодера, звучащий у меня в ушах, топот крови у меня в висках, вкус едкого дыма и страха. Всякий раз, стоит мне вспомнить, что́ случилось, я припоминаю не столько причины или объяснения, сколько пронизывающую мучительную полусокрытую правду того, что я бы рискнула всем ради кого-то.

Не знаю, ощущала ли я когда-либо подобную ясность: злость на то, какой пустой тратой времени все это оказалось для меня. Моя работа в «Суонзби» была бессмысленна. Вернее, смысла ее я не знала. Я была мелкой деталью мелкой детали чего-то, чем не могла управлять, и я злилась на то, что внезапность и смятение чуть было не накинули последний кадр с FIN мне на уши. Невыносимо мне, что в вышине издательства малоизвестного словаря меня обуяло, сбило с панталыку и растоптало силой языка, а потом за секунду я вынуждена была осознать, что я небессмертна и неопределенна, бросова. Я ненавижу то, что Дейвид Суонзби произвольно выбрал личину безумца или проповедника, одержимого желаньем того, чтобы я умерла, и что жестокость эта творилась без какого бы то ни было понимания того, что это жестоко.