Словацкие повести и рассказы

Марка открыла глаза. Сперва ей показалось, что это продолжение приятного сна, который уже начал ей сниться под елью. Она зажмурила глаза и снова открыла их. Нет, это не сон: колючий снег, еловый лесок и все, что было до этого, — все это наяву. Но откуда взялся он?..

Пало заметил, что Марка открыла глаза.

— Марка… — радостно прошептал он.

— Пусти меня… я сама…

Он нерешительно поставил ее на землю. Марка попробовала было идти, но окоченевшие ноги не слушались. Она пошатнулась, Пало подхватил ее. Она без сил оперлась на него.

Они шли навстречу усиливающейся метели. Пало, обняв Марку, крепко держал ее, не давая ей упасть. Постепенно кровь возвращалась к ногам, рукам и лицу Марки.

— Я тебя, Марка, везде искал! — Пало почти кричал: встречный ветер заглушал его слова. — А этим — этим я сказал все, что полагается…

— А я думала…

— Что?

— Что ты… с ними…

Они вошли в деревню. Клубы снега неслись по улицам, как большие злобные белые звери. В непроглядной тьме кое-где светились огоньки.

Пало крепче прижал к себе Марку.

— Я бы за тебя, Марка, весь свет отдал. Ты не поверишь — с утра до ночи из ума нейдешь. Искал я тебя сколько раз, а ты все убегаешь от меня…

Марка отстранилась.

— Зачем? Зачем ты все это говоришь?

Пало замолчал. И в самом деле — зачем? Разве не женится он через несколько дней? Разве все не кончится? Ведь он сам дал согласие, с амвона сделано оглашение. Но разве он в этом виноват? Он должен был согласиться, откладывать свадьбу и впрямь больше было нельзя: деревенская мораль строга в таких случаях. А Марка пряталась от него, избегала встреч, и он не мог объясниться с ней, решить. Как это все запуталось, эх!..

Они шли уже по деревне. Еще несколько шагов, Марка скользнет во двор Шалвии и — конец. Через несколько дней — свадьба. Пало хотел выругаться так, чтобы его проклятия услышала вся деревня, весь свет. Что сказать, какое слово найти, чтобы все изменилось?

Они остановились у калитки. Марка протянула ему пальто.

— Спасибо, Палько…

Она наклонила голову и собралась шмыгнуть в калитку. Он крепко схватил ее за плечо.

— Я люблю тебя, Марка, поняла? С тех самых пор, с лета только о тебе и думаю…

— Ну… зачем ты?!

Он вцепился Марке в другое плечо, притянул ее лицо к своему и зло процедил сквозь зубы:

— Зачем!.. Скажи только слово — и все переменится! Все, вот увидишь… Я слово Гане верну, не могу я без тебя жить!..

Он смотрел на нее в упор, жадным взглядом мужчины.

Марка не отводила глаз — не хотела, не могла. Она слышала, как колотится ее сердце. Как долго она ждала этих слов, сколько раз представляла себе эту минуту в одиноких мечтах! Так вот оно, счастье… разве оно в самом деле такое? Ах, но это невозможно, Это страшно — то, что он хочет сделать; о н и  не позволят ему, не будет этого…

— Ну, говори — хочешь?

Она прижалась к нему, крепко обвила руками его шею. Потом быстро отпрянула, словно обожглась. Бросилась в калитку, захлопнула ее и побежала через двор. Услышала еще радостный, как ей показалось, возглас Пало:

— Марка!

Но она не оглянулась, вбежала в дом, в свою каморку, прижалась пылающим лицом к решетке окна, вглядываясь в темноту, в снежную вьюгу. Ага, вон он, уже уходит, Пало, Палько… набросил пальто на плечи, словно и трескучий мороз ему нипочем…

— Пало… Палько!

Лоб ее пылал, тело лихорадочно дрожало. Не жар ли? Она легла, долго не могла согреть застывшие ноги, ворочалась на постели. Заснула только под утро, а когда попробовала встать, почувствовала, что тело ее не слушается; ее тряс озноб, она покрылась липким холодным потом… Неужели заболела?! Усилием воли она заставила Себя подняться, но голова кружилась, ноги подкашивались.

Пришлось снова лечь.

Старый Шалвия давно встал и разметал на дворе снег, а она все лежала, разбитая, слабая. Голова была какая-то тяжелая, словно чужая, мысли путались — какие-то обрывки мыслей, чьи-то слова.

Старик заглянул в каморку.

— Белый день на дворе, а ты все нежишься. Ну… ну… а что же это вчера с тобой случилось? Слыхал я, слыхал… Неужели ты их так испугалась, что и встать боишься?..

Марка слабо, криво улыбнулась. Старик подошел к ней, взял ее за руку, потом поспешно тронул лоб.

— Больна! — сердито протянул он. — Ну и ну… ведь ты больна! Лежит и помалкивает, разве это порядок?!

Он по-стариковски засеменил в кухню, кое-как заварил липового чаю.

— Вот… чайку выпей… а я сейчас сбегаю за доктором, ну… ну… горячо?

Марка чувствовала на лбу слегка дрожащую, шершавую, натруженную руку старика, и на минуту ей показалось, что противная тяжесть в голове исчезла, голова сделалась легкой и свежей. И на сердце стало хорошо, хотя ей и было немного стыдно, что заболела, что так слаба.

Врач сказал: сильный грипп, лежать. И Марка лежала, смотрела на большие хлопья снега, медленно кружащиеся за окном, и в душе у нее воцарился покой, усыпляющий, мягкий…

Около полудня к ней заглянул Яно Кольцо.

— Заболела? Слыхал… Ну… теперь держись, Марка. Мы им еще покажем!

После него приковылял старый Угрин. Чинно присев на краешек стула, положил черную барашковую шапку на колени. Одернул пиджак, поерзал на стуле.