Словацкие повести и рассказы

— Ждала его ужинать, — промолвила Анка и как-то неуклюже, чувствуя скованность во всем теле, подошла к кровати, осторожно присела на краешек — так садятся к спящему ребенку, когда боятся разбудить его, — и, склонив голову, неподвижно уставилась на сына.

Яно Гбур стоял со шляпой в руках, не отрывая взгляда от светлых волос все еще красивой Анки.

Он переминался с ноги на ногу, мял шляпу в руках и наконец решился:

— Уксусом бы его, Анка…

Анка подняла голову, словно ее только что разбудили.

— Да-да, уксусом…

Потом вскочила, побежала к полке и схватила бутылку. Она так торопилась, будто от каждой секунды зависело спасение сына.

— Ондрейко… Ондрейко… — шептала она, растирая мальчика.

Все тело Ондрейко было покрыто кровоточащими ранами от битого стекла и темными ссадинами от острой палки Гржо. Анка смотрела, недоуменно качала головой, словно удивляясь какой-то нелепой ошибке, какому-то невероятному известию.

Вдруг она резко вскочила. В глазах ее блестели слезы, но гнев уже исказил ее лицо.

— Кто это его? Кто?! — пронзительно крикнула она.

Яно Гбур опустил голову, пристально разглядывая свою шляпу. Анка подскочила к нему, схватила за широкие плечи, затрясла:

— Скажи!.. Не скажешь?!

Но Яно не поднял глаз, он даже отвернулся, избегая бешеного взгляда Анки.

— Он сказал — Гржо, тесть…

Яно запинался — слова застревали у него в горле. В эту минуту он готов был провалиться сквозь землю, раз и навсегда покончить со своей проклятой жизнью.

Руки Анки сползли с плеч Яно. Силы покинули ее так же внезапно, как и пробудились. Отступив назад, она всхлипнула и упала на кровать. Ондрейко очнулся, открыл глаза и, казалось, улыбнулся:

— Мама…

Анка громко заплакала.

Яно топтался на одном месте, не зная, что делать, что сказать. Ему было жаль Анку, очень жаль. Он не задумываясь готов был отдать свою жизнь, только бы помочь ей. Яно шагнул было к дверям, но в нерешительности остановился посреди комнаты.

— Иду это я… — заговорил он, теребя шляпу, — иду к старику, звал он меня. Слышу, кто-то стонет в проулке. Нагнулся и вижу: лежит, бедняжка… — Голос Яно оборвался.

Анка вытерла слезы. Прикрыв одеялом стонущего сына, она повернулась к Яно. Взгляд Анки остановился на нем, но она, казалось, не видела его. Яно испугался этого взгляда, отсутствующего, холодного. Он вздохнул.

— Одни лишь несчастья приношу тебе, Анка… А я бы хотел… ей-богу… Эх!.. — и, повернувшись, пошел к дверям.

Он уже взялся за ручку двери, но остановился, медленно, робко оглянулся.

— Анка…

Но Анка смотрела на сына; она не могла оторвать глаз от его измученного лица, ничего не слышала, кроме стонов мальчика. Ондрейко дышал тяжело, будто его что-то душило, все бледнел и бледнел, на лице его, белом как бумага, не осталось ни кровинки. И Анку охватил панический страх. До сих пор она не успела даже подумать об этом, но сейчас страшная мысль пронзила все ее существо: умрет, ой, умрет!

Яно Гбур оторвал руку от двери и неожиданно быстро и решительно подошел к кровати. Осторожно прикоснулся к Анкиному плечу.

— Я хотел бы помочь тебе, Анка. Пойду запрягу… за доктором…

Анка подняла глаза — быстро, как бы пробудившись от тяжкого сна. Он стоял перед нею, большой, сильный; Анка схватила его за руку — ведь он был ее последней надеждой, — торопливо заговорила:

— Да… да… доктора… скорей запрягай…

Она вскочила и, не отпуская руки Яно, подталкивала его к двери. Немного успокоившись, она даже вышла с ним во двор.

— Спасибо тебе, Яно. Спасибо за все.

О Яно! И перед Анкой на мгновение предстала вся юность, все те дни, когда Яно принадлежал только ей, был только ее Янко.

Они стояли друг перед другом, и каждый думал о том, какая была бы радость вернуться на десять лет назад! Серп месяца плыл над садами. Ветер усилился, стал свежее, порывисто налетал на вершины деревьев, поднимал пыль с земли.

Анка вздрогнула.

Яно пришел в себя, оторвал взгляд от ее лица. Нет, ничего уже не поделаешь, прошлого не вернуть… Он глубоко вздохнул.

— Исковеркал я себе жизнь, Анка. Проклятая у меня доля! Эх!..

Анка отняла свою руку.

— Что было, то прошло, Янко. И не воротится, — о грустью сказала она.

— Не воротится… — глухо повторил Яно, скрипнул зубами и сжал кулаки. Но голова его тут же склонилась на грудь, а в голосе, упавшем до шепота, прозвучали покорность и смирение: — Да, не воротится…

Яно вышел со двора и широко зашагал по дороге, Анка все стояла у калитки, пока вой ветра не заглушил шума его шагов.

2

Облако пыли неслось по дороге. Подобно гигантскому чудовищу, оно перекатывалось между домами, перемахивало через плетни и заборы, миллионами песчинок било в окна. Черные, грозные тучи заслонили месяц. Ветер сорвал с корчмы плакат, на котором был изображен колорадский жук, завертел его, поднял над землей и снова бросил вниз. Плакат трепетал, как крылья птицы. Деревья гнулись под порывами ветра; молодые — гибко и покорно; старые — нехотя, сопротивляясь и дерзко шумя вершинами, — ведь они не впервые вступают в схватку с вихрем.