Словесное древо

литературное влияние, он не забывал оказывать содействие таким же начинающим

поэтам: «Пришли мне новые свои песни, я постараюсь их поместить в журнал

Миролюбова», — писал, к примеру, поэт 22 декабря 1913 года А. Ширяевцу.

Уже на раннем этапе вхождения в литературу его переписка с ее представителями, а

также с другими деятелями искусства, не ограничивается только прагматическими

целями. В значительной степени она диктовалась потребностями общения поэта на

высоком духовно-интеллектуальном и сердечном уровне, о чем он сам признавался Е.

М. Добролюбовой по поводу своей переписки с Л. Д. Семеновым: «Очень тяжело не

делиться с Леонидом Дмитриевичем написанным. Если бы Вы знали мои чувства к

нему — каждое его слово меня окрыляет — мне становится легче...» (сентябрь —

конец, октябрь — начало 1907 г.).

Через всю переписку проходит тема поисков и обретения (а также потери)

родственной души в чужом и враждебном мире. Коснемся кратко лишь тех пластов

писем, в которых сказалась особенная острота и напряженность текущего момента

жизни поэта, глубина в осмыслении им истории России и ее судьбы в настоящее время.

Первая по времени и значимости стала переписка с А. Блоком, оказавшая, кстати,

определенное влияние и на адресата. О Клюеве как поэте Блок упоминает в текстах,

предназначавшихся к публичному обнародованию, всего лишь несколько раз и то

мимоходом в 1907 году. Но зато на протяжении более чем десятилетнего общения

Клюев являлся для него выразителем той «истинной» жизни, проникнуть в которую он

стремился. Многочисленные упоминания Клюева Блоком в своих дневниках, записных

книжках и письмах к родным и знакомым (а также в разговоре с ними)

свидетельствуют о его отношении к «олонецкому крестьянину» как к некоему нрав-

ственному символу, представителю загадочной народной веры. Он считает нужным,

судя по ответным письмам Клюева (письма Блока не сохранились), даже

исповедоваться перед ним, выступая в известной с XIX века роли «кающегося

дворянина». Блока приводят в смятение проскальзывающие иногда в письмах адресата

нотки обличения с призывом порвать со своим предосудительным, «барским» образом

жизни. «Письмо Клюева окончательно открыло глаза»1, — пишет он матери, а через

год в письме к ней снова: «Всего важнее для меня — то, что Клюев написал мне

длинное письмо о "Земле в снегу", где упрекает меня в интеллигентской порнографии.

<...> Другому бы я не поверил так, как ему»2.

Обращенные Клюевым к Блоку слова в письме от 22 января 1910 года: «Понимаю,

что наружная жизнь Ваша несправедлива, но не презираю, а жалею Вас», - могут быть

истолкованы (что и делается) как неподобающим образом взятое им на себя право

«казнить» Блока или «жаловать» ему «прощение». На самом же деле, думается, здесь

всё иначе. Блок, скорее всего, сам напрашивался в порыве «раскаяния» на «презрение»

со стороны своего адресата, что вполне в духе христианской этики (уничижение с

целью внутреннего очищения). Клюев же, наоборот, отказывается от такой миссии: он

способен лишь пожалеть, а не осуждать кающегося грешника, тем более что и сам не

14

считает себя достойнее и чище: «Не отталкивайте же и Вы меня своей, быть может,

фальшивой тьмой. Сам себя я не считаю светлым...»

На иной основе возникла и развивалась переписка с С. Есениным, первым, кстати,

подавшим голос к сближению, что и понятно. В нем к середине 1910-х годов уже

сложился и выплескивался в восторженно-звонких, с долей светлой юношеской грусти,

стихах поэтический мир русской деревни. Да к тому же не убого-народнической,

«сури-ковской», а деревни «Святой Руси», осознающей свою духовную и эстетическую

самобытность. Есенин едет в поисках родственного понимания в Петроград, где в

начале октября 1915 года и произойдет его встреча с Клюевым, успевшим к тому

времени в сборниках стихов уже запечатлеть свою пригрезившуюся ему «потаенную»,

в исконно крестьянском обличий «Святую Русь». Есенина, естественно, окрылило

существование родственной души. Не менее окрыленным оказался и Клюев — и

стихами обретенного «песенного собрата», и всем его обликом юного «рязанского

Леля». И одним из первых чувств, пробуждаемых в нем Есениным, является чувство

своей ответственности за судьбу этого возросшего на одной с ним почве чудесного

дичка, попадающего теперь в чуждый для него, таящий немалые соблазны и пагубу

городской мир. От них-то, еще до встречи с Есениным, отвечая на его первые письма,

Клюев и хочет предостеречь своего «милого братика». Своими антагонистами в этот

период он считает поэтов городской культуры, творчество которых определялось

1 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 8. С. 219.

2 Там же. С. 258.

им как «бумажное». Они оторваны от природы, в их жилах течет вялая,

неврастеническая кровь вырождающегося племени, отторгнутого цивилизацией от

живительных сил природы. Их тяга к поэтам — сынам деревни с их полноценной,

здоровой кровью и творчеством, как бы порождаемыми могучими силами земли, как

объяснял Клюев в своем письме Есенину, понятна: им (городским поэтам) «не нужно

лишний раз прибегать к шприцу с морфием или кокаином, потеревшись около нас»

(август? 1915 г.).