Словесное древо

Переписка Клюева и Есенина не составила обширного пласта в их творчестве, хотя

и обозначена весьма импульсивными единичными всплесками со стороны первого. Она

иссякла, лишившись той доверительности и сердечности, которые питаются взаимной

симпатией и взаимным пониманием адресатов-единомышленников. После лета 1917

года между Клюевым и Есениным этого уже не было. Младший стал тяготиться

излишней опекой старшего, а пуще всего неприемлемой теперь для него идеей

патриархальной клюевской Руси с ее «избяным космосом» и «берестяным раем», тогда

как для старшего оказался крайне неприемлемым бравирующий и в творчестве, и в

манере поведения имажинизм младшего (в придачу с «урбанизацией» своего образа

недавнего «рязанского Леля»). Всё это становилось уже стимулом отнюдь не для

дружеской переписки, а всего лишь для некоторой пикировки уже в других словесных

жанрах, что и наблюдается в творчестве обоих поэтов в двадцатые годы.

Самый большой пласт писем Клюева адресован молодому художнику Анатолию

Яр-Кравченко (1929-1937 годы).

В каждом из адресатов Клюев находил отражение какой-то из существенных

моментов его жизненного и творческого пути. В письмах к Блоку «олонецким

крестьянином» утверждалось право быть равным среди равных в русской поэзии, в

письмах к Есенину - Клюев раскрывался как борец за сохранение в русской

духовности, красоте их самых глубинных корней, чистых родников в трагический

период разрушения основ национального бытия. В письмах к Яр-Кравченко поэтом

преодолевался драматизм как личной жизни (одиночество), так и конфликт с

отвергающей его и чуждой ему самому современностью, утверждалась связь с миром

15

общечеловеческих ценностей (природа и сердечная привязанность). Любовь Клюева к

Анатолию порождала в молодом человеке глубокую ответную признательность поэту,

оказывающему громадное воздействие на формирование его духовного мира. «У тебя,

— писал своему бывшему ученику Анатолию киевский профессор И. Ф. Селезнев, —

есть необычайный вдохновитель — Клюев! Это громадная радость иметь общение с

таким поэтом! Это творчество будит твою душу, и твои нарождающиеся ху-

дожественные сны облекаются в надлежащий и выразительный наряд... Не бойся этих

снов. Это то, для чего стоит жить. Это то царство-государство, где можно спрятаться от

теперешней окружающей нас мрази»1.

Арест и ссылка Клюева в Сибирь не стали причиной их разрыва. Добрые

взаимоотношения между ними продолжались и в переписке. В письмах к своим

родным А. Яр-Кравченко свидетельствовал: «Он благословил мой жизненный путь

великим светом красоты и прекрасного. Имя его самое высокое для меня» (18 февраля

1935 г.). «Я среди этих каменных гор и этого гордого молчания природы много думаю о

дедушке, который прошел через мою жизнь, показал диковинную птицу и ушел. А я

стою зачарованный, стою, боюсь дышать, чтоб не отпугнуть паву. Но она неудержима,

обнимает протянутые к ней руки и расправляет крылья, чтобы улететь. Я плачу» (5 мая

1935 г.)2.

Трагическими письмами из сибирской ссылки последнему «песенному собрату» С.

А. Клычкову (преимущественно его жене Горбачевой) и своей «духовной сестре» Н. Ф.

Христофоровой отмечен заключительный этап жизненного пути поэта — страдного,

мученического, исповедального.

В этих письмах поэт раскрывается во всей полноте своей высокой судьбы.

Действительно, если родной Олонецкий край (откуда взошла его яркая поэтическая

звезда) создал его вдохновенным певцом радости, красоты и божественных

откровений, то Сибирь (где она вместе с его жизнью закатилась) способствовала

исторжению из его души только одного голоса - голоса страдания и скорби.

В них запечатлены все подробности состояния Клюева, пребывающего на

протяжении трех лет в жутких условиях неволи и выживания, под постоянной угрозой

гибели и холода. Гнетущая обстановка оказывает свое разрушительное действие на

поэта, и тогда в его письмах появляются признания в потере чувства внутренней

гармонии и равновесия, жизненной ориентации: «Я живу, как в тумане, ничего не

слышу и не вижу, и многое перестал понимать...» (В. Н. Горбачевой, 25 ноября 1935 г.).

Однако на помощь теряющему ориентацию и ясность мышления приходит по

обыкновению всегда спасительное у Клюева — осознание душевное. Из тупика

губительных обстоятельств поэт выходит путем обращения к миру собственной души,

к идее очистительной христианской жертвы, прежде всего — покаяния. В первые

месяцы ссылки он пишет: «Не ищу славы человече-

1 См.: Михайлов А. И. Лед и яхонт любимых зрачков // Север. 1993. № 10. С. 135.

2 См.: Михайлов А. Пути развития новокрестьянской поэзии. Л., 1990.

С. 240.

ской, а одного - лишь прощения ото всех, кому я согрубил или был неверен.

Прощайте, простите! Ближние и дальние» (С. Клычкову, 12 июня 1934 г.). «Целую ноги

Ваши и плачу кровавыми слезами» (Н. С. Голованову, 25 июля 1934 г.).

Напоминающая по первому впечатлению этикет эпистолярного стиля

древнерусской литературы поэтика этих формул не является, однако, стилизацией, а

происходит от самой жизни, неизменно исторически повторяющиеся типичные