Словно мы злодеи

– Во лжи я честен; ради верности неверен[45], – отвечаю я.

– Я думал, в тюрьме из тебя эту ерунду повыбили.

– Только благодаря этой ерунде я и выжил.

Уверен, одного Колборн никогда не поймет: язык нужен мне, как пища, чтобы жить – лексемы, морфемы и кусочки значения питают меня знанием, что, да, для этого есть слово. Кто-то уже чувствовал это раньше.

– Почему ты просто не расскажешь мне, что случилось? Без спектакля. Без поэтичности.

– Для нас все было спектаклем. – Едва заметная, не предназначенная для посторонних улыбка застает меня врасплох, и я опускаю глаза, надеясь, что он не заметит. – Все поэтично.

Колборн какое-то время молчит, потом произносит:

– Ты победил. Рассказывай по-своему.

Я смотрю через озеро на верхушку Башни. Большая птица – возможно, ястреб – описывает длинные ленивые круги, паря над деревьями, изящный черный бумеранг на фоне серебристого неба.

– Вечеринка началась около одиннадцати. К часу ночи мы все напились, Ричард хуже всех. Разбил стакан, дал одному парнишке в зубы. Началась всякая пакость, все запуталось и слетело с катушек, а к двум я был наверху, в постели с Мередит.

Я чувствую его взгляд у себя на щеке, но не поднимаю глаз.

– Так это правда? – спрашивает он, и я вздыхаю, раздраженный ноткой удивления в его голосе.

– Разве мало было свидетелей?

– Двадцать упившихся подростков на вечеринке, и только один что-то на самом деле видел.

– Ну, он же не слепой.

– Так между вами что-то было.

– Да, – отвечаю я. – Кое-что было.

Я не знаю, что говорить дальше. Разумеется, я был во власти Мередит. Она, как Афродита, требовала восторга и почитания. Но что за слабость у нее была ко мне, такому ручному и несущественному? Непостижимая тайна.

Пока я рассказываю Колборну обо всем, в глубине живота у меня червяком извивается чувство вины. Наши отношения вызывали особый интерес, но Мередит отказалась давать показания на моем суде, упрямо настаивая, что не помнит того, что все хотели знать. Несколько недель ее преследовали журналисты, и такое внимание оказалось чрезмерным даже для нее. Когда мне вынесли приговор, она вернулась в квартиру на Манхэттене и где-то с месяц не выходила. (Ее брат Калеб угодил в новости до того, как она появилась на публике, когда сломал портфелем челюсть папарацци. После этого стервятники потеряли интерес, а я стал думать о Калебе с большим теплом.)

Мередит в итоге все-таки попала на телевидение – сейчас она играет главную роль в каком-то сериале про юристов, снятом по мотивам трилогии о Генрихе VI. В тюрьме его многие смотрели, не из-за шекспировского первоисточника, но из-за того, что она в сериале массу времени валяется в облегающих пеньюарчиках, которые подчеркивают ее фигуру. Она приезжала меня навестить – всего однажды, – и, когда распространились слухи, что у меня с ней вроде как был роман, меня небывало зауважали другие заключенные. Если на меня наседали, требуя подробностей, я рассказывал только то, что можно было найти в интернете, или и без того очевидное: что рыжая она от природы, что у нее на бедре маленькая родинка, что в сексе она раскованная. О правде более сокровенной я помалкивал: что секс у нас был настолько же нежный, насколько и необузданный; что, несмотря на привычку сквернословить, единственное, что она произносила в постели, – это «о боже, Оливер» мне на ухо; что мы, наверное, даже любили друг друга пару минут.

Колборну я сообщаю только самое обыденное.

– Знаешь, она приходила ко мне как-то вечером, – говорит он, упираясь пятками в песок. – Звонила в дверь, пока мы не проснулись, а когда я открыл, стояла на пороге в этом нелепом платье, сверкавшем, как рождественская елка. – Он почти смеется. – Я думал, мне это снится. Ввалилась в дом, сказала, что ей нужно со мной поговорить, что ждать не может, она с вечеринки и только сейчас вы ее не хватитесь.

– Это когда?

– На той неделе, когда мы тебя задержали. В пятницу, по-моему.

– Так вот она куда уходила. – Он бросает на меня взгляд, я пожимаю плечами. – Я ее хватился.

Мы погружаемся в тишину – или почти в тишину, насколько получается с птичьим гомоном вдалеке, с шорохом ветра в сосновых иглах, с едва заметным шелестом волн, лижущих берег. История изменилась; мы оба это ощущаем. Все происходит так же, как десять лет назад: мы находим Ричарда в воде и знаем, что прежней жизнь уже не будет.

Сцена 1

Ричард потянулся к нам и сдернул мир с орбиты. Все накренилось, рванулось вперед. Едва произнеся эти три слова: «Он еще жив!» – Джеймс помчался со всех ног к краю мостков.

– Ричард! – прохрипела Рен, звук вышел невольный и неотменимый, словно кашель.

Ее брат судорожно бился в воде, кровь яркими алыми пузырями выступала на его губах, одна рука, протянутая к нам, хватала воздух.

– Джеймс! – прорезал сумрак голос Александра, резкий и отчаянный. – Оливер, держи его!

Я, споткнувшись, сорвался с места, замолотил ногами по мокрым доскам, охваченный необъяснимым страхом, что Джеймс бросится в воду и позволит Ричарду утянуть себя на дно.