Словно мы злодеи

Озеро никогда не казалось таким огромным, таким темным и таким глубоким. Ричард почти ушел под воду, как упавшая статуя, на поверхность выступали только мраморные части: три полусогнутых пальца, изгиб ключицы, чувственный поворот шеи. Страдание, высеченное в камне. Его кожу покрывала тонкая алая пленка, слишком яркая, слишком броская для этого места, исполненного в туманных серых и вечно-зеленых тонах. Страх безжалостной хваткой сдавил мое сердце, стиснул его в маленький твердый комок вроде вишневой косточки.

Я смотрел на Ричарда, пока не подумал, что у меня застынет кровь, если я не пошевелюсь. Оглянулся на остальных, сказать, что не могу – не могу подойти ближе, не могу прыгнуть в черную воду, не могу щупать его изломанное горло, ища пульс. Но увидел, как они сбились в кучку, словно пятеро детишек, боящихся темноты, как смотрят на меня, ждут какого-то успокоения, – и мой собственный страх показался мне эгоистичным.

Я задержал дыхание, закрыл глаза и шагнул с мостков.

Сцена 2

Два часа спустя я все еще не мог унять дрожь. Мы сидели рядком вдоль стены в коридоре третьего этажа, где было очень даже тепло. Мне дали одеяло и сухие джинсы, но не дали принять душ. Еще хуже неотвязного холода было ощущение, что озерная вода и кровь Ричарда впитались в мою кожу, жгут и разъедают каждый дюйм моего тела. Филиппа, сидящая слева, настолько близко, что делалось не по себе, не глядя положила руку мне на запястье изнутри – так легко, что я ее едва чувствовал. Она, Джеймс, Александр и Рен уже дали показания. Мередит была в кабинете, ее опрашивали, а я, окаменев от тревоги, ждал, когда вызовут меня.

Дверь с тяжелым шорохом открылась, на пороге появилась Мередит. Я безуспешно попытался поймать ее взгляд, потом услышал, как Холиншед говорит:

– Мистер Маркс.

Рука Филиппы соскользнула с моей. Я встал и пошел к двери, двигаясь рывками, механически, как Железный Дровосек. Остановившись на пороге, я еще раз посмотрел на своих однокурсников. Они все сидели, отвернувшись, глядя куда угодно, только не на меня, – кроме Александра, который украдкой едва заметно мне кивнул. Я опустил голову и нырнул в комнату.

Она оказалась больше, чем я ожидал, как галерея, но с низким потолком, не такая светлая. Окна выходили на длинную подъездную дорожку к Холлу, величественные кованые ворота издали казались всего лишь колючими черточками. Когда за мной громко хлопнула дверь, я вздрогнул. В комнате было четверо – в углу у окна стоял Фредерик; к огромному столу с когтистыми лапами на ножках, упершись подбородком в грудь, прислонился Холиншед; за столом, опустив голову на руки, сидела Гвендолин; был еще мужчина помоложе, широкоплечий, с рыжеватыми волосами, в коричневой куртке-бомбере поверх рубашки с галстуком. Я уже мельком видел его в Замке перед тем, как нас пригнали в Холл.

– Доброе утро, Оливер.

Он протянул руку, которую я пожал липкими пальцами, понимая, что, должно быть, выгляжу отчасти смешно в этом молью траченном одеяле, свисающем с плеч, как плащ свергнутого короля.

– Это детектив Колборн, – сказал Холиншед. Он взглянул на меня поверх очков, сурово и безжалостно. – Он задаст вам несколько вопросов о Ричарде.

Гвендолин всхлипнула и зажала рот ладонью.

– Ладно, – сказал я.

Язык у меня был как наждак.

– Не нужно нервничать, – сказал Колборн, и у меня в мозгу эхом отозвался истерический смех двухчасовой давности. – Мне просто нужно, чтобы вы рассказали, что случилось, а если не помните, так и говорите. Лучше совсем никакой информации, чем ложная.

– Хорошо.

– Может, присядете? Так проще.

Он указал на стоявший передо мной стул. Был еще один, развернутый ко мне, перед столом Холиншеда; тоже пустой.

Я опустился на стул, гадая, не исчезнет ли он прежде, чем я сяду, и не упаду ли я на пол. В тот момент ничто не выглядело надежным и прочным – даже мебель. Колборн сел напротив меня, на другой стул, сунул руку в карман. Обратно она появилась с маленьким черным диктофоном, который детектив поставил себе за спину, на край стола Холиншеда. Диктофон был уже включен, в лицо мне светил красный огонек.

– Не возражаете, если я буду записывать на диктофон? – спросил Колборн достаточно вежливо, но я знал, что отказаться нельзя. – Если не писать в блокноте, я смогу сосредоточиться на том, что вы говорите.

Я кивнул и поправил одеяло. Достоинство значения не имело, а я не знал, куда деть руки.

Колборн подался вперед и сказал:

– Итак, Оливер. Можно звать вас Оливер?

– Конечно.

– И вы студент четвертого курса театрального?

Я не знал, ждут ли от меня ответа, поэтому ответил на полсекунды позже, чем было нужно:

– Да.

Колборн, казалось, не заметил, только перешел к следующему не-вопросу.

– Декан Холиншед сказал мне, что вы из Огайо.

– Да, – снова с опозданием сказал я.

– Скучаете вообще по дому? – спросил он, и я ощутил почти облегчение.

– Нет. – Я мог бы ему сказать, что, как по мне, Деллакер и есть дом, но не хотел говорить больше, чем требовалось.

Колборн: Вы из большого города?

Я: Среднего, наверное. Больше, чем Бродуотер.

Колборн: В школе играли в театре?

Я: Да.