Словно мы злодеи

– Не думаешь, что это несколько нездорово? – спросил он без предисловий, даже не обернувшись. – Устраивать службу на пляже.

– Наверное, музыкальный зал слишком… праздничный, – сказал я. – Все это золото.

– Любой бы решил, что ее устроят как можно дальше от озера.

– Да.

Я оглянулся на Холл. Как будто Хэллоуин вернулся – мы с Джеймсом, как тени, таились под деревьями, – но воздух был слишком холодным, он прижимался к моей коже, как плоское стальное лезвие.

– Я ему больше не доверяю.

– Ты о чем?

– Сперва Хэллоуин, потом это, – сказал я, пожимая плечами, чего он не увидел. – Как будто озеро обратилось против нас. Как будто там внутри какая-то наяда, которую мы выбесили. Может быть, Мередит была права, и нам нужно было искупаться голышом в начале семестра.

Я не осознавал, как по-идиотски это звучало, пока не произнес вслух.

– Что-то вроде языческого ритуала? – спросил Джеймс, оборачиваясь, так что я увидел его лицо в профиль, очертания его щеки. – Господи боже, Оливер. Спи с ней, если тебе так надо, но не позволяй ей залезать тебе в голову.

– Я с ней не сплю. – Я видел, что он собирается возразить, и добавил: – То есть, как бы это сказать, не фигурально выражаясь.

– Это неважно, разве нет? – спросил Джеймс и повернулся ко мне – намеренно небрежно, неубедительно.

– Что?

– Фигурально или нет.

– Не понимаю.

Он заговорил громче, так что его голос прорезал лесную тишину, как бритва:

– Нет, судя по всему, нет, потому что я, если честно, не считаю тебя таким уж идиотом.

– Джеймс, – сказал я, слишком озадаченный, чтобы рассердиться, – ты о чем вообще?

Он отвел глаза.

– О тебе, – сказал он, глядя в чащу. – О тебе и о ней. – Он покривился, точно эти слова, сказанные вместе, оставили у него на языке скверный привкус. – Ты не понимаешь, как это выглядит, Оливер? Неважно, спишь ты с ней на самом деле или нет, – выглядит это плохо.

– А тебе какое дело, как это выглядит? – спросил я, усиленно изображая негодование; на самом деле я был скорее обескуражен. Его сарказм оказался едок и непривычен.

– Никакого, – ответил он. – Правда, никакого. Мне есть дело до тебя и до того, что может случиться, если ты так и будешь себя вести.

– Я не…

– Я знаю, ты не понимаешь, ты никогда не понимаешь. Ричард умер.

Я снова оглянулся на Холл – квадратный силуэт на вершине холма.

– Ну вроде не мы его убили.

– Не будь наивным, Оливер, хоть раз в жизни. Он два дня как умер, а его подружка уже каждую ночь проводит у тебя в постели? – Он покачал головой, его мысли валились бездумной, неумолимой лавиной. – Это никому не понравится. Пойдут разговоры. Сплетни, как водится.

Он приставил к уху ладонь и произнес:

– Откройте слух; кто зажимает уши, / Когда вещает звучная Молва?[50]

Голос застрял у меня в горле; оно было сухим, как мел.

– Почему ты говоришь, будто это мы его убили?

Он сгреб меня за грудки, словно хотел придушить.

– Потому, твою мать, что все выглядит так, будто могли. Ты что, считаешь, никто не задумается, не мог ли его кто столкнуть? Спи с Мередит и дальше, и все решат, что это ты.

Я уставился на него в таком изумлении, что не мог пошевелиться. Казалось, нет ничего осязаемого, кроме его руки, средоточия гнева, упершегося мне в грудь в виде кулака.

– Джеймс, полиция… Сказали, что это был несчастный случай. Он головой ударился, – сказал я. – Упал.

Наверное, Джеймс увидел у меня на лице страх, потому что жесткие складки у его глаз и рта пропали, будто кто-то перерезал нужный провод, чтобы обезвредить его прежде, чем он взорвется.

– Да, конечно.

Он опустил глаза, разжал кулак и провел по моей куртке ладонью, чтобы разгладить.

– Прости, Оливер. Все покатилось кувырком.

Я мог только неловко пожать плечами, паралич оторопи меня еще не совсем отпустил.

– Ладно тебе.

– Простишь?

– Да, – сказал я на долю секунды позже, чем было нужно. – Всегда.

Сцена 6

Крохотные огоньки тысячи свечей мерцали на берегу. Половина собравшихся держала тонкие свечки в картонных стаканчиках, а по краям каждого ряда парили, как маленькие призрачные привратники, бумажные фонарики. Четверокурсники с вокального тесно сгрудились на песке и тихо пели, их голоса переливались, отражаясь от воды, словно наши капризные русалки погрузились в траур. Рядом с поющими на песке возвышались старый деревянный помост и накрытый покрывалом мольберт. У их подножия цвели белые лилии, чей шелковистый аромат был слишком тонок, чтобы перебить землистый запах озера.