Словно птица

Она обнимает меня за плечи и прижимает к себе. От нее пахнет кофе и несвежей одеждой. Наверное, она очень устала, ведь она провела здесь всю ночь.

— Где ты спала? — спрашиваю я у нее.

Мама кивает на жесткий стул у кровати.

— Поверь, у дедушки намного удобнее.

Она пытается улыбнуться. Глаза у нее опухли. Я наклоняюсь и касаюсь папиной руки. Кожа у него теплая и сухая, а не холодная и влажная, как накануне.

— И что теперь будет? — спрашиваю я у мамы. — Его отпустят домой?

Мама качает головой:

— Врачи хотят за ним понаблюдать. То, что случилось вчера… было очень серьезно. Его сердце перестало биться ритмично, начало работать в совершенно другом ритме. Нужно устранить эту проблему перед тем, как выписывать его.

— Но с ним все будет хорошо? — спрашиваю я, не сводя глаз с папиной груди, которая слегка поднимается и опускается. — В смысле, он же не…

Я давлюсь словами и замолкаю. Мама крепче обнимает меня за плечи.

— Через несколько дней будет понятнее, — шепчет она. — Не волнуйся, он никуда не исчезнет.

Мне хочется верить ей, но папа выглядит слишком уж нездоровым. Тут он начинает просыпаться: у него подрагивают ресницы. Я наклоняюсь к нему.

— Не дави ему на грудь, — предупреждает мама.

Увидев меня, папа слабо улыбается. Переводит взгляд с меня на маму и обратно.

— Прости, что напугал тебя, птенчик, — шепчет он.

Голос у него тоже какой-то невесомый, словно пух одуванчика.

Я склоняюсь ближе к нему.

— Теперь все хорошо?

— Уже почти.

Снова тень улыбки мелькает у него на губах, а потом он спрашивает:

— Ты нашла лебедей?

Я издаю какой-то непонятный звук, слегка напоминающий смешок:

— Ты что, забыл? Мне было немного не до того, я волновалась за тебя.

Папа смотрит мне в глаза.

— Я тобой горжусь. Ты все сделала правильно.

Он пытается сказать что-то еще, рассказать о том, что произошло. Но слова будто уплывают от него в самой середине предложения. Вскоре мама снова обнимает меня за плечи.

— Давай позовем Джека, пока папа еще не слишком устал, — мягко говорит она. — Встретимся в кафе минут через двадцать?

Я киваю. Снова касаюсь папиной руки. Мне не хочется покидать папу. Мне страшно и кажется, будто, как только я уйду, с ним случится что-нибудь плохое. Я замираю, уже взявшись рукой за занавеску, и не могу оторвать от папы взгляда.

— Со мной все будет хорошо, — шепчет он. — Обещай, что не будешь волноваться.

Но как я могу такое обещать, если чувствую, что именно я во всем и виновата? Если бы я не согласилась тогда ехать с ним искать лебедей, ничего этого вообще не случилось бы.

Мама ласково подталкивает меня в спину.

— Иди позови Джека, — снова говорит она. — Папа в надежных руках.

Каждый мой шаг от папы дается мне с трудом. Такое ощущение, будто у меня на ногах мощные магниты и они тянут меня обратно, к нему.

Глава 16

Увидев меня, Джек сразу встает. Сиденье с шумом захлопывается.

— Как он? — спрашивает Джек.

Я смотрю на него пустыми глазами, кажется, что пальцами я до сих пор сжимаю занавеску у кровати.

— Ну… он какой-то притихший.

— Но ему лучше?

— Наверное.

Я иду дальше словно во сне. Толкаю двери, ведущие в коридор, и стою там, ничего не понимая. Я снова ощущаю волну в горле, которая пытается вырваться наружу. Мне хочется свернуться калачиком прямо здесь, посреди коридора, и плакать. Но повсюду люди, спрятаться негде. Я сосредоточенно переставляю ноги. Не знаю, куда направляюсь, я по-прежнему не хочу уходить от папы, но знаю, что мама права. Он в хороших руках. Все эти аппараты и трубки должны же как-то ему помогать.

Я двигаюсь вперед, пока не начинаю чувствовать, что волна в горле немного улеглась. Провожу рукой по бледно-персиковым стенам и заглядываю в помещения, мимо которых прохожу. В основном это приемные перед кабинетами или отходящие в сторону коридоры. Но попадается и несколько палат, которые можно рассмотреть через стекло.

Я останавливаюсь у одной из них и заглядываю внутрь. Там люди сидят на койках и смотрят телевизор, некоторые читают. Никаких трубок в носу или занавесок вокруг кровати. Никто из пациентов не выглядит так, как папа, и не кажется таким больным. Я думаю: наверное, у папы самое тяжелое состояние среди всех пациентов больницы.

Поворачиваю за угол. Полы здесь так же сверкают, а стены стали бледно-голубыми. Не знаю, как я теперь смогу найти кафе, но мне даже нравится вот так бродить по больнице.

А потом я замечаю его. Узнаю я его не сразу, потому что сейчас он без капельницы. Но благодаря колючим рыжим волосам становится понятно: это Гарри. Странно, но я чувствую некое облегчение. Я направляюсь к нему по коридору, он не оборачивается.

Прислонившись к дверному косяку, он наблюдает за каким-то помещением. По выражению его лица я догадываюсь: он занимается примерно тем же, что я делала только что в других коридорах, — высматривает самого больного пациента в палате. Но, подойдя ближе, понимаю, что он наблюдает за какой-то большой приемной. Я встаю прямо у него за спиной, но он все еще не догадывается, что я здесь.

— Привет, — говорю я тихо.