Словно птица

Потом сажусь рядом с крыльями и снова достаю инструкции. Какая-то часть меня совершенно не хочет продолжать; она знает, что Джек прав: я не смогу это сделать. Но другая часть очень упряма и не хочет вот так бросать эти крылья, отрезанные и бесполезные. Кажется, это будет неправильно — напрасно загубить нечто ценное. Я откладываю самые сложные инструкции о том, как смастерить кожаную сбрую, и занимаюсь той частью, где написано о надрезах по периметру крыльев. Протыкаю их ножом быстро и аккуратно, потом встаю и принимаюсь копаться в коробках в поисках проволоки — ее нужно продеть сквозь надрезы.

Дверь сарая снова открывается. Осторожно заходит дедушка. Пытается улыбнуться. Улыбка очевидно фальшивая: она призвана показать, что между ним и мамой снова мир.

— Мама спрашивает, не хочешь ли ты домой, — говорит он.

Интересно, он заметил, что я плакала? Дедушка подходит ближе, и я вижу, как расширяются его глаза при виде лебедя на операционном столе. Увидев крылья, он хмурится. Глядит на меня почти так же, как до этого смотрел Джек: будто предполагает, что я сошла с ума.

Дедушка подходит еще ближе, а я обхватываю себя руками, готовлюсь к его вспышке гнева: ведь я разрезала на куски вещь, напоминавшую ему о бабушке. Жду, что его лицо сейчас станет красным и грозным. Внезапно мне становится жаль, что Джек ушел. Я принимаюсь объяснять дедушке, что делаю модель для школьного проекта. Он останавливается и смотрит вниз, на крылья, уже не хмурясь.

Потом опускается на корточки, и я слышу, как хрустят у него суставы.

— И все эти усилия ради школьного проекта? — спрашивает он.

— А еще я хочу подарить эту модель папе, когда все закончится.

Я протягиваю дедушке инструкции, но умалчиваю о своей глупой надежде: что благодаря этим крыльям папа пойдет на поправку… что они смогут его взбодрить. Подняв глаза к лампе, вижу, как в ее свете кружатся частички пыли. Когда я снова перевожу взгляд на дедушку, перед глазами пляшут яркие звездочки. Он достает из кармана очки, чтобы лучше видеть написанное. Затем поднимает одно из крыльев и издает горлом какой-то звук, нечто среднее между кашлем и смехом.

— Ни за что бы не подумал, что Старый птиц тебе нужен для того, чтобы резать его на куски, — бормочет он. — Он же здесь сто лет проторчал.

Я напрягаюсь: все еще жду, что дедушка вот-вот разозлится. Но вместо этого он снова издает этот странный звук: то ли кашель, то ли смешок. Кажется, его все это забавляет. Он опять возвращается к крылу и изучает надрезы, которые я на нем сделала.

— Неплохо, — говорит он. — Совсем не сложно будет зашить все места надрезов. А вот здесь надо разрезать еще немного…

Я встаю на колени рядом с ним.

— Ты не сердишься из-за того, что я его разрезала?

Дедушка смотрит на меня поверх очков, и его глаза кажутся больше, чем обычно.

— С чего бы мне сердиться? — спрашивает он тихим, уверенным голосом. — Бет много лет не знала, куда его девать.

Он возвращается к инструкциям, медленно читает их.

— У меня есть почти все необходимое. Где-то здесь лежит даже старое папино альпинистское снаряжение. Можно воспользоваться им и не делать собственную кожаную сбрую.

Он всматривается в схему, на которой показано, как прикреплять полоски кожи к крыльям и потом обвязывать их вокруг тела человека.

— Ты же сама будешь их надевать?

Я пожимаю плечами.

— Ну наверно…

— Что ж, тогда папина старая альпинистская обвязка нам подойдет.

Когда дедушка улыбается мне по-настоящему, у него даже морщины на лбу разглаживаются. В этот момент он так напоминает папу, что я вздрагиваю. Дедушка медленно встает и начинает копаться в коробках рядом с операционным столом. В одной из них оказывается много всякого полезного, даже толстая нить, которой он зашивал раны животным.

Он находит старую обвязку: папа пользовался ею в юности, занимаясь скалолазанием; рассматривает ее со всех сторон, проверяет, нет ли повреждений.

— Твой папа куда только не залезал; он с детства был таким сорванцом… даже немножко чокнутым.

Дедушка отдает мне страховку; я дергаю за ремни, прикидываю. Эта гораздо меньше, чем та, которой папа пользуется сейчас, обрезая высокие деревья; она должна отлично мне подойти.

— Нам нужно будет только привязать побольше ремней сзади, чтобы можно было прикрепить ее тебе к груди, — говорит дедушка и поворачивает страховку, показывая, что он имеет в виду. — И, конечно, ее нужно будет прикрепить к крыльям.

Он быстро кивает своим мыслям, разглядывая ремни; он больше не похож на ворчливого старика, готового спорить со всеми окружающими. Поэтому я не сопротивляюсь. Странно, но кажется, это занятие заметно его меняет. Он больше улыбается, и голос становится мягче. На секунду мне даже удается представить, что это папа сидит сейчас со мной в сарае.

Дедушка щурится, выбирая иглу и пытаясь продеть в нее нитку.

— Давай помогу, — говорю я и сама вдеваю нитку в ушко.

Потом он принимается зашивать надрезы. Он работает быстро и аккуратно, совершенно не повреждая крыло.