Словно распустившийся цветок

 — Теперь я должна в этом признаться, не так ли, раз уж мне предстоит жить с этим именем дальше. – Она задрала подбородок, хотя он предательски дрожал.

 — Ада – чудесное имя, мисс Темплтон.

 — Раньше я так не считала, но теперь… вы действительно так полагаете? – Оторвав от него взгляд, она с мольбой взглянула на меня.

 — Я уверена в этом.

 Когда мистер Стенсбери подошел к нам, она отпустила мою ладонь и протянула руку ему.

 Он взял ее, поднес к губам и поцеловал:

 — С вами все в порядке, мисс Темплтон?

 — О, да. Еще никогда я не была так счастлива, мистер Стенсбери. – Улыбка ее выглядела трепетной и боязливой, но в глазах вспыхивали искорки благоговения. – Я чрезвычайно признательна вам за беспокойство.

 Никто из них не двинулся с места, и он продолжал держать ее руку.

 Она подняла на него глаза:

 — А вы?

 — Я?

 Ее улыбка вспыхнула, словно луч солнца, пробившийся сквозь черные тучи, и она взяла его под руку:

 — Да, вы, дорогой мой.

 Я почувствовала себя лишней, когда они двинулись по проходу, оставив меня в одиночестве любоваться новой пальмой.

* * *

 Наконец-то февраль с его пасмурными, унылыми днями остался позади. Я ждала новостей от редакции одного из научных журналов, куда отправила свою статью. Нашему издателю я сообщила, что не буду писать книгу об изготовлении восковых цветов. Он прислал ответ, в котором спрашивал, не возьмусь ли я за описание изготовления вязаных цветов. Поскольку вязать я не умела и учиться не собиралась, то отклонила и это предложение.

 Паучья орхидея мистера Тримбла наконец-то зацвела. Опустившись на колени рядом с террарием, я убедилась, что он был прав. Она ничуть не походила на свою иллюстрацию, одновременно обманув и оправдав мои ожидания. Как он и предрекал, цветок распустился под листьями и его лепестки действительно поникли. Несколько мгновений я любовалась ею, а потом передвинула в тень, где ей было самое место, чтобы на нее не попадали прямые солнечные лучи, после чего занялась своими обычными делами.

 Хотя я по-прежнему получала многочисленные приглашения на званые ужины и балы, теперь, с отъездом мистера Тримбла, работа вновь захватила меня целиком, и вскоре я обнаружила, что все реже и реже бываю в обществе, и это вполне устраивало меня.

 Как-то утром в середине марта, когда я работала над очередной иллюстрацией, в нашу дверь позвонили.

 Мисс Хэнсфорд отправилась на рынок за покупками, и я отнюдь не обрадовалась тому, что приходится отрываться от работы. Подойдя к двери, я отодвинула засов:

 — Да? Кто там? – Раздражение мое моментально испарилось, когда я увидела, что к нам пожаловал отнюдь не почтальон. Это был мистер Тримбл.

 Он поклонился:

 — Мисс Уитерсби.

 Я кивнула.

 Он выглядел куда элегантнее, чем когда жил у нас. На нем был серый цилиндр и безукоризненный сюртук с шейным платком, завязанным большим узлом под подбородком.

 — Я могу войти?

 Я отступила в сторону, давая ему дорогу, и жестом пригласила его в малую гостиную.

 Он кивнул и снял с головы цилиндр. Войдя в комнату, он окинул ее таким взглядом, словно соскучился по ее тесноте и непременным сквознякам. Повсюду вновь громоздились груды бумаг и журналов.

 — Как видите, мы вновь вернулись к старым привычкам.

 Уголки его губ дрогнули в улыбке.

 Я вдруг сообразила, что вся тяжесть поддержания разговора лежит на мне, как на хозяйке.

 — Как ваши дела, мистер Тримбл?

 — Благодарю вас, все в порядке.

 Как это на него похоже – сначала прочитать мне нотацию о том, как правильно задавать вопросы, чтобы беседа не угасла, а потом взять и не последовать собственному совету!

 — Погода для этого времени года выдалась необычно приятной, вы не находите?

 — Нахожу. Хотя мне говорили, что для ботаника дождь гораздо предпочтительнее солнца.

 — Летом.

 Он растерянно уставился на меня, сбитый с толку.

 — Прошу прощения?

 — Это летом дождь предпочтительнее солнца. Зимой он лишь угнетает.

 — Простите меня. Я, пожалуй, успел забыть, сколь вы точны в…

 — Должно быть, вам нужен мой отец. Сейчас я приведу его. – Я повернулась, чтобы направиться в кабинет, но он схватил меня за локоть.

 — Прошу вас, мисс Уитерсби, я бы предпочел честно и откровенно поговорить…

 — Если память мне не изменяет, то именно вы, мистер Тримбл, научили меня тому, что, как правило, люди не выказывают своих истинных чувств и что никто не ожидает услышать правду. Поэтому не вижу причин, по которым вам следует извиняться за то, что вы последовали этому обычаю.

 — Это было подло с моей стороны – оставить вас, не сказав ни слова… Хотя, собственно, сказать в свое оправдание мне было нечего, верно? Но, если бы я мог… то непременно сказал бы. Я сказал бы вам, что мне очень не хотелось уезжать отсюда. Что мне очень не хотелось расставаться с вами. – От волнения у него перехватило горло, и он умолк. – Мне действительно было очень жаль.

 Я перевела взгляд с его лица на руку, которая по-прежнему сжимала мой локоть.

 Он отпустил меня:

 — Неужели вам нечего сказать?

 Я взглянула в его глаза, приказывая себе не тонуть в их голубой притягательной глубине.