Слово арата

— Все указания пишутся у нас на монгольском языке. Ты, наверное, не разберешься… — Он походил по комнате, остановился возле меня, положил руку на плечо. — Если откровенно говорить, месяц-два просто посидеть надо тебе, приглядеться. Что не поймешь — спросишь. Что надо — подскажу. Садись за свой стол. Будем работать вместе.

Не очень-то приятно было сидеть день за днем в кабинете генерального секретаря, ничего, в сущности, не делая. А я сидел, не пропуская ни единого движения Шагдыржапа. Он пишет, и я что-нибудь пишу. Он, по своей привычке, начнет расхаживать по кабинету, и я нет-нет да и пройдусь. Он с посетителем беседует, и я в разговор вступаю. Впрочем, говорить я осмелился не сразу. В общем, понемногу освоился. И дни, проведенные в кабинете генерального секретаря, стали для меня замечательной школой. Сколько, бывало, наслушаешься, сколько людей перед глазами пройдет! Меня поражало умение Шагдыржапа находить общий язык с любым посетителем, сразу распознавать, что за человек пришел, умение быстро, точно решать сложные вопросы.

Все это надо было постичь. Где бы еще смог я с такой полнотой узнать о сложных, многообразных обязанностях секретаря?!

Пусть кому-то покажутся наивными эти строки. Пусть кто-то усмехнется — вот, мол, нечего сказать, стал Тока секретарем ЦК! Пусть. Так было. С этого мы начинали, и я ничего не хочу приукрашивать, ничего не хочу скрывать.

Надо еще добавить, что одновременно меня назначили министром просвещения. А кого и как просвещать, если нет и не может быть пока в республике ни одной школы, потому что нет даже собственной азбуки! Тем не менее министерство создали, и половину рабочего времени я проводил в заботах о народном просвещении.

Улуг-Хем в том году долго не замерзал. Почти до конца декабря стояла теплая погода. Часто по вечерам я приходил на берег реки и глядел, как над водой поднимается густая пелена тумана, как бегут на север, обгоняя друг друга, волны… Вспоминал, как уезжая отсюда в Москву. Думал, думал, думал…

Глава 13

Всего хорошего

Это было в марте 1930 года. В кабинете Шагдыржапа собрались члены бюро ЦК. Первым пришел Пюльчун, ставший теперь министром внутренних дел. Он весело поздоровался, затем затеял шутливый разговор, но тут же появился Сат — хмурый, чем-то недовольный, и сразу стало неуютно, будто холодом пахнуло. Сат, ни к кому не обращаясь, буркнул:

— Здравствуйте.

Тяжело сел в углу, запыхтел.

Не заставили себя ждать и остальные.

— Один вопрос, товарищи, — Шагдыржап не стал терять времени. — Секретарь ЦК Монгольской революционной партии товарищ Элден-Очур прислал приглашение на Девятый Великий хурал. Кого пошлем?

— Какие имеются соображения? — так же хмуро спросил Сат.

— Чего тут соображать? Давайте здесь и договоримся.

— Пошлем Салчака, — предложил Пюльчун.

Члены бюро как в рот воды набрали. Я растерялся.

— Дай-ка я скажу, тарга, — поднялся Сат и усмехнулся.

— Говори.

— Если ходите знать мое мнение, надо послать другого человека. Вообще против Токи я ничего не имею. Но монгольской грамоты он не знает, жизнь этой страны не знает. Вот и получится неизвестно что…

Элбек-оол негромко, но так, что всем было слышно, добавил:

— В нем ни монгольского, ни тувинского ничего пет.

Я готов был провалиться со стыда. Ну зачем понадобилось Пюльчуну называть мое имя?

— Не могу с вами согласиться, — откуда-то издалека донесся недовольный голос Шагдыржапа. — Мы только что выдвинули Току на высокий пост. Ему полезно будет поучиться. Я за то, чтобы послать его. Пусть опыт наших соседей изучит. Хорошее нам привезет, плохое там оставит.

С перевесом в один голос предложение Пюльчун а прошло. Мне бы радоваться, а на душе было неспокойно.

* * *

…Звон колокольчика разбудил на рассвете.

Быстро собрался, выскочил на улицу. Мороз! Градусов пятьдесят, если не больше. Лошади в клубах пара, как в тумане. Ямщик в тулупе топает по снегу валенками, хлопает рукавицами по бокам и приговаривает: «Раз-два! раз-два!»

И вот уже третьи сутки в пути. Снег мчится навстречу со скоростью Каа-Хема во время паводка. Голоса сидящего рядом ямщика — старого моего знакомого, Ивана Исламова, — не слышно. Звон колокольчиков сливается в какое-то невнятное шипение.

Я кутался в небольшую собачью доху, стараясь забраться как можно глубже, тянул на голову широченный воротник-капюшон.

Проснулся я оттого, что Исламов тряс меня за плечи. С трудом выкарабкался из саней и ничего не мог понять: где же дорога? Ветер по-прежнему свирепствовал, и все слилось — ничего не разберешь — в сплошную кипящую, шипящую, ревущую мешанину. Казалось, какая-то дьявольская сила швыряла, будоражила и перебалтывала все, что есть на земле и над землею. Исламов ругался последними словами и клял все на свете. Лошади дико кидались из стороны в сторону.

Мы крепко взяли коней под уздцы и стояли, пытаясь закрыться от яростных порывов ветра, который одновременно дул и сверху, и снизу, и сбоку, и сзади. Не помню, сколько мы так простояли. Буран стих мгновенно, и сразу стало до того тихо, что я испугался — уж не оглох ли?