Слово арата

— Принимай и от меня тоже! — засмеялся Чадаг-Кыдат. Он снял со спины кожаный мешок и хлопнул по нему широкой ладонью над ухом председателя.

— На, получай!

Саглынмай принял от кузнеца ношу, но удержать в руках не смог. Мешок брякнулся на землю. Присев на корточки, Саглынмай заглянул внутрь.

— Ого-го! Целая кузня тут: и молотки большие да малые, и тиски, и щипцы, и напильники!

Председатель рывком поднялся и обнял кузнеца. Гикнув, закружил его на месте. Потом ударил по спине.

— Спасибо, друг! Сила теперь у нас — во какая! Имущество колхозное: вол один, кузница одна… Значит, ось мы поставили. Колеса наденем, и телега покатится. Во! Ты мне скажи только: в тайгу не сбежишь? «Молоточки пусть сами работают» — не скажешь?

Пальцы Саглынмая привычно уминали в трубке табак.

Председатель прикурил, затянулся до отказа и сунул трубку кузнецу:

— Покури!

Чадаг-Кыдат усмехнулся:

— Вот как раз и подамся в тайгу… за жердями… на этом самом воле. Надо же нам с тобой, тарга, колхозную кузню строить. Так что ты не горюй. Будет железо — смекнем, куда его девать. В первый день лемех приладим, во второй — серп и косу выкуем. Так и будет сила наша прибывать с каждым днем.

Кузнец сделал несколько затяжек и вернул трубку Саглынмаю. А тот смотрел на дорогу, по которой шагал к ним белокурый парень в длинной холщовой рубахе и высоких сапогах.

— Да это же Родька!

Парень был еще далеко, но я сразу признал в нем лучшего друга моего детства, ставшего первым моим учителем в удивительной и новой тогда оседлой жизни. Хотел кинуться навстречу, но сдержался: пусть между собой поговорят.

— Вовремя! Сейчас с ним посоветуемся насчет порядка в тожземе. Как-никак в отца пошел. Савелия-то, плотогона, помнишь? И сам в партизанах был.

— Давай посоветуемся, — согласился кузнец. — Зови его.

А Родион сам подошел к ним, и начался разговор на тувинско-русском и русско-тувинском жаргоне, каким объяснялись между собой араты с русскими старожилами.

— Хей, таныш-таныш! У меня маленька поговорить бар.

— Ладно, ладно. Здравствуй, Саглын!

— Эки, эдрас! Ты где пойти, а-а, таныш?

— Я здесь приходить. У тебя колхоз есть — ладно. Я поступать колхоз. Хорошо?

Саглынмай, вымолвив от радости и волнения единственное слово «Родька», закружил в танце орла. Подскочив к Родиону, притопнул каблуком и обнял его. Когда же Родион ответил еще более мощными объятиями, Саглынмай не выдержал — пришлось отпустить его. Оба смотрели друг на друга повлажневшими от радости глазами. Родион снова заговорил, старательно выговаривая тувинские слова и делая при этом немыслимые ошибки в каждом слове:

— Правда-правда. Я колхоз вступать. Сенокосилка, коса, телега, два мора-коня давать. Как это, ладно?

— О-о! Как же! Как же! — Саглынмай тряс обеими руками правую руку Родиона. — Однако, сильно, хорошо, таныш!

— Жена тоже вступать, пожалуйста, — продолжал Родион. — Она здесь бумага писать…

Слова «бумага» и «писать» он произнес по-русски, водя указательным пальцем по ладони.

— Ой, красота! Так-так… Да-да… писать. Писарь будет. Шибко хорошо. Наш колхозник Родион Савельич Елисеев. Наша колхозница Елисеева Нина Павловна. Во-во. Я знаю! — Саглынмай говорил так громко и радостно, будто поздравлял человека с днем рождения.

Больше я не мог таиться от Родиона. Подбежал… Счастливая встреча!

…В тот день на артельном дворе в Терзиге перебывало много людей. Не с пустыми руками шли они к Саглыну. В загоне потряхивал гривами целый табун разномастных коней. У забора вырос курган из плугов и борон, хомутов, седелок…

Я помог Саглынмаю переписать скот, орудия, инструменты, вложенные аратами Терзига в «общий котел». Мы решили, что председателю неплохо бы съездить со мной на Харальский прииск: пусть у тожзема будут рабочие шефы. Родион остался за старшего на сенокосе.

Албании позвала меня ужинать.

— Счастливый! — сказала она, увидев Саглына в раскрытое окно.

Тот сновал по двору. Перетаскивал и перекладывал имущество из «кургана». Много добра доверили ему, председателю Саглынмаю!

Глава 22

Харал

Терзиг, натворивший немало бед, снова превратился в тихую речку и с ленивой хитрецой журчал на небольших перекатах. Глядя на него, никто бы не подумал, что это он, Терзиг, несколько дней назад залил прибрежные луга, затопил сенокосы, в дикой ярости изрыл землю, с корнями повырывал могучие лиственницы, валявшиеся там и тут.

— Вот это сила! — дивился Саглын. — Откуда берется, куда девается?..

Интересно было наблюдать за ним. Его узкие живые глаза ни минуты не оставались в покое. Казалось, они все время что-то ищут и вот-вот найдут. И толстые губы широкого рта постоянно шевелились. Саглынмай то шептал, должно быть отмечая про себя все, что ловил его взгляд, то изумленно восклицал, то пускался в расспросы, то принимался рассказывать о чем-нибудь. Он то и дело касался рукой своего острого носа, теребил реденькую бородку, щедро набивал табаком трубочку. Завернутое в тряпку ружье с сошками било его по спине. Конь Саглына, привыкший к суетливой подвижности хозяина, легко бежал по болотистой местности, перемежаемой перелесками.