Слово арата

Секретарь развел руками:

— Понимаешь — не знаю! Учреждение только что создано…

«Ну и дела! — подумал я, — Открыли учреждение и сами не знают — для чего».

— Ты иди, иди к Данчай-оолу. Он тебе все скажет, — добродушно посоветовал Пюльчун. Он видел мое смятение и хотел как-то подбодрить меня. — Эта комиссия существует совсем недавно. А ты знаешь, сколько у нас старых учреждений, в которых люди еще не знают, чем заниматься? Да чего там! Просто ничего не хотят делать. Ступай. А там разберешься, сам все поймешь.

Пюльчуна я знал еще с того времени, когда была создана Народно-революционная армия. Хорошо запомнился он и в дни нашего путешествия по Улуг-Хему. Он один из всей правительственной делегации был близок с нами, будущими студентами, И теперь он держал себя, как равный с равным.

Я не утерпел и рассказал ему, что произошло с нами у Чурмет-оола. Лицо Пюльчуна покрылось красными пятнами:

— Вот тебе мой совет: пока нигде об этом не распространяйся. Знай про себя… — Пюльчун нервно заходил по комнате, вернулся к столу, закурил. Барабаня пальцами, он говорил будто сам с собой: — Ведь это сын бедного арата из восточного хошуна. Откуда у него этот чиновничий нрав?.. Да-а… Ну, ты иди, иди, куда я тебе сказал. И помалкивай.

В новом — «коричневом» доме, у Данчай-оола меня ждал не очень теплый прием.

— О, старый знакомый! Откуда приехал, куда собираешься?

Я коротко рассказал о себе, объяснил, что получил назначение ЦК, протянул удостоверение. Лицо Данчай-оола вспыхнуло, тут же побледнело и, наконец, стало совсем серым. Должно быть, он решил, что меня прислали на его место. Прочитав мою бумажку, он пронзительно свистнул и захохотал.

— Значит, вместе будем работать, парень? Превосходно! А как у тебя с грамотой?

— По-русски читать и писать умею.

— Русская грамота — вещь хорошая… — Он нахмурился. — Но дела-то у нас ведутся на монгольском языке. Как же с тобой быть?

— Научусь, Надеюсь, вы мне поможете.

— Так-то так, — промямлил мой новый начальник, и лицо у него стало непроницаемым, точно у каменной бабы. — Но я просил в Центральном Комитете умелого работника, а мне послали неграмотного ученика…

Я пошутил:

— Вы знаете монгольскую грамоту, — я русскую. Что же тут плохого? А по-тувински мы оба неграмотные.

— Ладно, нечего спорить. Послали и послали. Пойдем, покажу, где будешь работать.

Он провел меня в комнату, перегороженную тонкими неоструганными досками. В ней стояли стол и две табуретки.

— Это и будет твой кабинет.

— С чего же мне начинать?

— Ээ, с работой не торопись. Нашу комиссию учредили шесть месяцев назад, а никто еще не указывал, что делать. — Данчай-оол подмигнул и неожиданно запел:

К чертям дела-делишки -

Спокойней дни пройдут.

А денежки-харчишки

От нас не убегут.

Глава 7

В родном аале

А делать было решительно нечего.

Видя это, я отпросился на несколько дней и верхом на коне отправился по уртелям — ямским перегонам, на которых можно было менять лошадей, — к родным, в Терзиг и Мерген.

У Хан-Бажи переправился на пароме через Каа-Хем, в устье Бурена сменил коня. Отсюда той же дорогой, по которой в 1921 году пешком шел за наукой, тихой рысью направился вверх правым берегом реки.

По обе стороны дороги хлеба дошли, как у нас говорят, до спелости белого сыра, и кое-где араты уже орудовали серпами. Я жадно всматривался в очертания Кундустуга, Копту-Аксы, Сарыг-Сепа…

Внешне аалы и селения в долине Каа-Хема выглядели точно такими же, как и прежде. Но стоило присмотреться пристальнее, поговорить со встречными людьми, как обнаруживались разительные перемены в жизни аратов и оседлых крестьян. Все поля и пастбища Чолдак-Степана, Мелегина, Маслова и других богатеев перешли в руки их бывших батраков, объединившихся в товарищества по совместной обработке земли. Из-за Саян им привезли косилки, жнейки, сноповязалки. Не добравшись до моей Мерген, я свернул к тозовцам. Елизаров, Спрыгин и другие бывшие партизаны, завидев меня, оставили работу, сошлись у дороги.

— Оо, земляк! Откуда взялся! Когда объявился? Вырос ты, брат, не узнать.

Я сбивчиво рассказал. Земляки были ненасытны в расспросах. Наконец удалось и мне спросить их о жизни.

— Видишь, — ответил Елизаров, — вместе работаем.

— Начинаем жить по учению Ленина, — подхватил Спрыгни.

Он хлопнул меня по плечу и, слегка заикаясь сказал:

— Вот кончил ты учиться, приехал. А не лучше ли тебе, паря, остаться у нас? А? Вступай в ТОЗ!

— Чего уж лучше! Если ЦК разрешит, я готов к вам приехать. А примете?

— Кого ж тогда еще принимать? — усмехнулся Елизаров. — Помним, поди, как мальчишкой работал. Сам-то не забыл крестьянскую работу?

Я схватил грабли и вместе со всеми зашагал на скошенную полосу. Работалось легко.

— Подавай заявление. Возьмем, — твердо сказал Елизаров, когда позвали на обед.

На стане собралось много знакомых. Все узнавали меня.

— Точенька приехал!

— Насовсем? Насовсем вернулся-то?

Я уверенно отвечал:

— Насовсем. Буду работать в Туве.

За обедом я снова рассказывал об учебе в Москве. На душе было радостно. Не хотелось расставаться со старыми друзьями, но пора было в путь.

Вскоре я был в Усть-Терзиге.