Слово и части речи

В европейской традиции модель «слово – парадигма» исторически первична; эта модель была свойственна античной и средневековой науке. Для Дионисия и других античных грамматистов «слово… целостно и в морфологическом отношении. Древняя грамматика не вырабатывает понятия о морфологических формантах слова, корнях или суффиксах. И флексия и словообразование истолковываются как изменение (“падение”, “отклонение”) законченных слов, которые в некоем своем нормальном виде (номинатив для имен, первое лицо единственного числа настоящего времени для глагола) предшествуют всем прочим формам» [Тронский 1936: 24]. Грамматическое значение (как и лексическое) приписывается слову в целом. «Словесно-парадигматические представления состоят из лексемы и неупорядоченного множества морфологических свойств» [Даль 2009 [2004]: 331]. Следы старого подхода до сих пор сохранились в привычной для нас терминологии: восходящие к античности и скалькированные в русском языке термины склонение, спряжение, словоизменение отражают представление о том, что не окончание присоединяется к основе, а изменяется все слово целиком.

Модель «морфема – слово» исходит из членения слова на основу и аффиксы, приписывая грамматическое значение лишь последним; она появилась в Европе уже в Новое время. Появление понятий корня и аффикса в европейской традиции, как уже упоминалось, обычно связывается с первой в Европе грамматикой древнееврейского языка И. Рейхлина, то есть с влиянием иной традиции. Эта модель возникла в рамках словоцентризма, но в отличие от первой совместима и с несловоцентрическими подходами. Она стала господствующей в структурной лингвистике, полностью или частично отказавшейся от словоцентризма. Однако в русистике, хотя модель «слово – парадигма» уже не существует в чистом виде и выделение основы и аффиксов общепринято, сохраняется компромиссная точка зрения, при которой слово членится на морфемы, но одновременно считается, что лексическое и грамматическое значение свойственны не отдельным морфемам, а слову в целом. См., например, [Грамматика 1952: 18, 113]. Русисты часто говорят о «неразрывном единстве» лексического и грамматического значения слова.

Модель «слово – парадигма» возникла и развивалась на материале флективных (фузионных) синтетических языков: древнегреческого и латинского, она отчасти сохранилась и для русского языка. В этих языках, по выражению П. Х. Мэтьюса, нет проблемы слова, но есть проблема морфемы [Matthews 2003: 285], поскольку в связи с морфонологическими явлениями на стыках морфем их границы часто не очевидны19; см. об этом также [Dixon, Aikhenvald 2003: 17]. Способствует такому взгляду и явление внутренней флексии, когда действительно трудно говорить о раздельном выражении лексического и грамматического значения. Образование нерегулярных глаголов в германских языках или случаи супплетивизма лучше описываются в рамках этой модели [Даль 2009 [2004]: 316]. Высказывалась и такая точка зрения: «Латинские (и греческие) слова не поддаются сегментации на морфы» [Лайонз 1978 [1972]: 204].

Однако подход, принятый в русистике, логически уязвим: получается, что значение оказывается свойственно одновременно целому и части. Выделение морфем как сегментных единиц во многих случаях очевидно и в фузионных языках; недаром модель «морфема – слово» хорошо прижилась в европейской лингвистике. Но главный недостаток модели «слово – парадигма» в ее неуниверсальности: она предполагает первичное выделение слов, которое для многих языков оказывается затруднительным. Кроме того, в большом количестве языков парадигма очень велика, в арчинском языке (Дагестан) от одного глагольного корня может быть потенциально образовано более полутора миллионов форм [Кибрик и др. 1977. Т. 3: 36]. Зато модель «морфема – слово» хорошо работает именно для агглютинативных языков [Даль 2009 [2004]: 316]. К фузионным языкам она также применима, хотя, как отмечено выше, в отдельных случаях приводит к трудностям. Модель «морфема – слово», в отличие от другой модели, не делает принципиальных различий между морфологией и синтаксисом: там и там описывается комбинирование элементов [Там же: 315–316].

С этим вопросом связан еще один, обычно не обсуждаемый в русистике, но все-таки поднимавшийся рядом лингвистов. «Чтобы выделить в словоформах лексическое, т. е. основное для слова как единицы словарного состава языка значение, иначе говоря – чтобы в словоформах увидеть именно конкретные слова как таковые, а не отдельные их грамматические формы, необходимо, следовательно, отвлечься от грамматического момента в каждой словоформе, представляющей собой одно и то же слово» [Смирницкий 1955: 15]. Эта точка зрения сохраняется и у А. А. Зализняка [Зализняк 1967: 19–20]. Такой подход естественно согласуется со словоцентризмом, но часто встречается и у лингвистов, с ним не связанных. В виде примера можно привести уже упоминавшуюся концепцию И. Ф. Вардуля или выделение «парадигматических классов» у Г. Глисона [Глисон 1959 [1955]: 143–144].