Слово и событие. Писатель и литература

В связи с этим вызывает недоумение тот факт, что в своей обобщающей статье А. В. Федоров[126] полностью обходит вопрос о предмете переводческой науки. Это тем более странно в условиях, когда самые предпосылки теории перевода оказываются различными в зависимости от того, какую область переводческой деятельности разбирает исследователь (технический перевод, вольный поэтический перевод, перевод священных текстов, перевод с древнего языка на современный). Возможно, возразят нам, научная теория перевода, о которой говорит А. В. Федоров, имеет своим объектом перевод вообще и не желает касаться тех аберраций, которые возникают у теоретиков, имеющих перед глазами лишь тот или иной вид перевода? Нет, мы этого не вправе сказать. Дело в том, что, как можно судить по общему смыслу работ А. В. Федорова, он тоже полностью исключает из теоретического рассмотрения целую область переводческой практики, имеющую громадное значение в истории культуры. Мы говорим об уподобляющем переводе, т. е. о таком, когда синтаксические, морфологические и даже фонематические, не говоря уже о семантических, структуры языка-цели насильственно уподобляются соответствующим структурам языка источника. Это происходит например при переводе патентных формул, юридических формулировок, философских терминов (типа «вещь в себе», «чтойность») и целых философских текстов (например, произведений современного немецкого философа М. Хайдеггера); уподобляющий перевод оказал огромное влияние на формирование современных европейских языков в ходе перевода греческих евангельских книг на латинский и другие языки, а в настоящее время – Библии на языки национальных меньшинств в развивающихся странах. Само определение процесса перевода по А. В. Федорову исключает все эти стороны переводческой практики: «Целью процесса перевода, – пишет он, – является создание речевого произведения, соответствующего по своему смысловому содержанию и стилистическим функциям оригиналу как смысловой и эстетической системе»[127]. Однако при уподобляющем переводе создается такое речевое произведение, которое пока в значительной мере лишено смысла на языке-цели (таковы всевозможные заимствования и кальки), еще ничему в действительности не соответствует и лишь в потенции адекватно тексту на языке-источнике, т. е. на первых порах нуждается во всякого рода осмыслении с привлечением более или менее широкого контекста. По сути дела перевод, уподобляющий язык-цель языку-источнику, не адекватен актуально, но адекватен лишь проблематически, в возможности, потенциально. Поэтому мы вынуждены прийти к выводу, что теория перевода, предлагаемая А. В. Федоровым, также не свободна от ограниченности предмета научного исследования и неприменима к обширным областям переводческой практики. Следовательно, она, строго говоря, не может быть названа теорией перевода самого по себе. Это теория некоторых форм общественно-политического и художественного перевода, количественно преобладающих в настоящее время.

Правомерно спросить, что же такое перевод сам по себе, а не те или иные виды перевода? Такой вопрос не может не интересовать теоретика. Не ставя себе задачей дать сколько-нибудь исчерпывающий ответ на него, мы попытаемся всё же рассмотреть наиболее очевидные из его аспектов. Первое наблюдение, напрашивающееся здесь, сводится к тому, что перевод в собственном смысле слова либо вообще не имеет никакой специфики, либо разделяет эту специфику с другими областями человеческой деятельности.

2. Кажется бесспорным, что само умение переводить возникает не как особый навык, а как развитие определенной врожденной предрасположенности, не отличимой от речи вообще. Это подтверждают следующие наблюдения. Во-первых, умеют переводить и маленькие дети в возрасте четырех, трех и даже менее лет, если они в той или иной степени владеют двумя языками. Во-вторых, иногда случается, что когда переводчику устной иностранной речи неожиданно говорится в потоке иноязычного текста фраза на том языке, на который он и переводит, то он часто просто повторяет ее, не заметив этого и будучи уверен, что им выполнен какой-то перевод. В-третьих, восприняв какие-либо сведения на разных языках, мы часто потом не можем вспомнить, какое из них мы узнали читая или слушая на чужом языке, а какое на своем. Мы не можем дать себе отчет, была ли нами выполнена работа перевода или нет, не можем отличить в своем сознании восприятие текста от восприятия-перевода текста. В-четвертых, наконец, границы между говором, диалектом и языком настолько расплывчаты, что мы не в состоянии вообще сказать, где кончается собственно перевод и начинается простое повторение и перифрасис, которые переводом уже не называются.