Слово и событие. Писатель и литература

8. Различие языков мира – одно из величайший достижений человечества. Разные понятийные структуры, которыми пользуются разные народы, подобны разным научным методикам, используемым для достижения единой цели. Каждый язык смотрит на мир как бы со своей колокольни и потому всегда видит в нем что-то новое, недоступное другим. Принятие универсального всемирного языка было бы равносильно стандартизации мысли и нанесло бы непоправимый урон человечеству. Кроме того, создание всемирного единого языка и невозможно искусственным путем, потому что индивидуальные физиологические различия, климатические и другие особенности всегда будут создавать диалектное расслоение, и для поддержания универсального языка потребуются изнурительные усилия.

И вместе с тем несомненно, что человечество стремится к всеобщему языку, что такой язык необходим и что он будет достигнут. Возникает апория, от преодоления которой зависит проблема перевода.

9. Как всё в природе, язык в своей внутренней форме по всей видимости сложен из различных комбинаций немногих повторяющихся элементов. Эту мысль можно найти у Платона, особенно в «Теэтете», где она развивается с большой настойчивостью. Сущности, которые Платон понимает логически как некоторые понятия языка, складываются, как он говорит, из στοιχεία, стихий, элементов, точно так же как слоги складываются из букв; буквы по-гречески тоже στοιχεία. Этих элементов, основных букв действительности, немного, но в сочетаниях они образуют всё многообразие явлений. Задача философа заключается по Платону в том чтобы распутать это многообразие, проследить в нем немногие повторяющиеся элементы. В нашу эпоху Л. Ельмслев и другие приложили эту идею к семантике. Ельмслев говорит, что обнаружение элементарных понятий, комбинации которых дают все значения языка, будет таким же переворотом в человеческой истории, как открытие элементарных звуков речи, за которым последовало изобретение фонетического письма.

Элементарные образы языка в практике языкового творчества соотносятся с предметами физической и социальной действительности, те в свою очередь ассоциируют друг с другом и с первыми; в результате возникают сложные языковые образы, представляющие собой вторичные, третичные образования по степени удаленности от элементов, и т. д.

Переводчик может не углубляться до элементарных образов и сопоставлять производные образования разных языков. Но самое право так поступать он имеет потому, что сознает общую основу всякого языка. Он не мог бы производить свои сопоставления, если бы не ощущал вторичности, непринципиальности, исторической обусловленности внешних форм каждого языка. Перевод и переводимость есть утверждение того факта, что «всё могло быть и по-другому», доказательство, что языковая игра, создавшая оригинальный текст, могла сложиться иначе и что материал, в котором творит автор оригинала, мог быть скроен иным образом.

10. Поскольку перевод есть проигрывание заново, переоформление данной формы по правилам общечеловеческого языка, он в принципе столь же самостоятелен как и оригинал. Он просто и есть тот же самый оригинал, только отлитый в другую частную форму и продолжающий жить в этой своей новой форме. Оригинал является оригиналом чисто внешне, во временном смысле. По существу, т. е. в своем отношении к внутренним возможностям человеческой речи, он не более оригинален чем перевод.

Оригинал затерян, заперт в своей частной форме. Переводимость спасает его из этой ограниченности. Она показывает принципиальную, хотя и только потенциальную возможность существования этого оригинала в любой форме. Тем самым переводимость обнаруживает, что помимо того что оригинал написан на японском или на абхазском, он написан раньше того еще и на общечеловеческом языке. Но, выручив оригинал из частной формы, переводчик должен дать ему новую жизнь в родной речи, осознавая и утверждая теперь уже также и свой родной язык как общечеловеческий.

Таким образом, способ существования общечеловеческого языка – переводимость частных языков[131]. Общечеловеческий язык – это и есть наш родной язык, поскольку мы обнаруживаем и осуществляем его способность быть орудием общечеловеческой мысли.

11. Это не значит что перевод должен непосредственно обогатить родной язык новыми понятиями, образами, конструкциями и т. д. Перевод не может ставить себе такую сомнительную задачу. Образы и конструкции другого языка не должны интересовать нас сами по себе; они могут оказаться случайными и ненужными. Погоня за воспроизведением образов ради образов – болезнь перевода, она засоряет и запутывает язык. Переводчик не есть представитель какого-либо одного языка; он писатель, который прикасается к общечеловеческому языку, когда пишет на своем. Каким бы языком он реально ни пользовался, пользуясь им, он утверждает его как всемирный.