К отмеченной нами параллели Слова с Повестью об Акире обратился О. В. Творогов. Он установил, что эта параллель есть только в третьей редакции Повести, списки которой восходят к середине XVII в. Наиболее близким чтением к архетипу редакции, по О. В. Творогову, является не слово «гнезда», а «злата гнезда». Следовательно, чтение списка Ундольского (более близкое к Слову) сложилось позже, чем архетип третьей редакции Повести об Акире! Как же объяснить этот феноменальный факт? О. В. Творогов ответа не дает, как не указывает, в каком текстологическом соотношении находится Слово с Повестью об Акире. Молчаливо он признает большую логичность чтения Повести. Он даже склонен заменить выражение «въ мытехъ» (Слово) текстом «3 мытей» (как в Повести), объясняя текст Игоревой песни «искажением».[Творогов О. В. «Сокол трех мытей»… С. 114.] Позднее он писал, что текст Слова был известен составителю одной из поздних редакций Повести об Акире.[Творогов О. В. К новым открытиям//Литературная газета. 1975. 22 окт.] О. Сулейменов считает, что в рукописи Слова первоначально стояло «в мытей» (т. е. двух мытей), а если следовать глаголице, то З.[Сулейменов О. Аз и я. Алма-Ата, 1975. С. 38–44.] Сложность и нереалистичность этого построения нам очевидна.
В Повести об Акире по древнейшему списку герой просит позвать «1000 дивиц целяди моея, иже мужа не знают, одевша айв бебер и в бранину да мя опаачють».[Григорьев А. Д. Повесть об Акире… С. 133. В Хлудовском списке XVII–XVIII вв.: «в черныя ризы да мя плачют». В списке XVI в.: «одну ищеляди, иже мужа не знает, одевши бьбобром и паволоками» (Дурново Н. Материалы и исследования… С. 30). Этому тексту в подлиннике соответствует «платье печали».] В Повести и Слове «бебер» — «бебрян» называется в одном контексте — для обозначения скорбной одежды женщины. Это также наводит на мысль о том, что Повесть об Акире могла быть источником Слова о полку Игореве.[К выражению «изрони слово» в Повести об Акире есть также параллель («человек… изронить слово». Григорьев А. Д. Повесть об Акире… С. 37).]
«Бебрянъ рукавъ» долгое время относился к числу «гапаксов». Н. А. Мещерский показал, что это слово встречается в списках XV–XVI вв. «Истории Иудейской войны» («в ризах бъбрянах»).[В Волоколамском списке «бебрянях» (Мещерский Н. А. История Иудейской войны Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.; Л., 1958. С. 445).] По его мнению, это прилагательное могло означать не бобровый мех, а драгоценную шелковую ткань, ведь одним и тем же словом («хаз») у хазар назывались бобровый мех и шелк.[Мещерский Н. А. К вопросу о территориальном приурочении первоначального текста «Слова о полку Игореве» по данным лексики//Учен. зап. Карельск. пед. ин-та. Петрозаводск, 1956. Т. 3, вып. 1. С. 78.] Однако это построение нам кажется не единственно возможным. В Азбуковниках встречается определение: «бебрь есть зверь нарицаемый мъскус, мало животно, зовут же его домашнии своим языком бобр».[Барсов. Слово. Т. 3. С. 14.] В живом литовском языке бобр называется еbrus. И. И. Срезневский пишет, что бебром «до сих пор… называется бобр в Галиц. — рус. наречии в Коломийск. уезде и в Мармороме».[Срезневский. Материалы. Т. 1. Стб. 47; Словарь-справочник. Вып. 1. С. 42–43. «Шесть бьборко{в}» (бобров) упоминается в берестяной грамоте XII в. (Арциховский А. В., Тихомиров М. Н. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1951 г.). М., 1953. С. 36).]
В одной белорусской песне содержится близкое к Слову сочетание, в котором речь идет именно о бобрах: