Слово о полку Игореве

Участие всех трех лиц в первом издании „Слова“ было далеко не одинаковым. Н. Н. Бантыш-Каменский и А. Ф. Малиновский читали корректуру. А. Ф. Малиновскому, кроме того, принадлежат предисловие, перевод и комментарии. Сам же А. И. Мусин-Пушкин, хотя и читал вслед за Н. Н. Бантышом-Каменским и А. Ф. Малиновским корректуру, — не имел даже права ее поправлять. Впоследствии типографщик С. А. Селивановский говорил Р. Ф. Тимковскому: „Корректуру держали: А. Ф. Малиновский, Н. Н. Бантыш-Каменский, а третью уже читал граф Пушкин. Они делали частые поправки в корректуре, с точностью издавая подлинник, от чего печатание шло медленно. Граф Пушкин не имел права помарывать корректуру“.[634] Таким образом, честь издания „Слова о полку Игореве“ принадлежала в основном двум лучшим археографам своего времени. Впрочем, сравнение двух различных текстов предисловия к первому изданию, одного — чернового, сохранившегося в бумагах А. Ф. Малиновского, опубликованных Е. В. Барсовым,[635] где А. И. Мусин-Пушкин выступает только в качестве некоторой неназванной по имени „знатной особы“, владеющей рукописью, и другого — дошедшего до нас в печатном тексте первого издания, где А. И. Мусин-Пушкин назван по имени и определен как „издатель“ „Слова“,[636] — ясно показывает, что А. И. Мусин-Пушкин желал выступить перед русским обществом не только в качестве собственника рукописи, но и ее издателя. Впоследствии это поставило его в ложное положение, когда, уступая настойчивым просьбам К. Ф. Калайдовича, ему пришлось давать сбивчивые и неточные сведения о рукописи „Слова“ и о ее издании, палеографический тип которой представлялся ему весьма смутно.

Как показывают черновые материалы А. Ф. Малиновского, найденные Е. В. Барсовым и обследованные М. Н. Сперанским,[637] А. Ф. Малиновский приступил к составлению своего перевода и примечаний уже после того, как А. И. Мусин-Пушкин составил свой перевод и примечания для Екатерины.

На основании анализа бумаг А. Ф. Малиновского М. Н. Сперанский следующим образом восстанавливает ход подготовки первого издания: „Дело, повидимому, было так: М.-Пушкин к 1796 году (год смерти Екатерины) (М. Н. Сперанский исходит из предположения, что рукопись „Слова“ была открыта в 1795 г. — предположения, как мы видели, неосновательного, — Д. Л.) изготовил для нее свой перевод «Слова», мало удовлетворительный, как это мы теперь видим по изданию его у Пекарского; он плохо знал старинный русский язык, что было ясно и для современников; это сознавал, надо полагать, и он сам, почему и обращался за помощью к людям, более его сведущим в этом отношении, старался исправить свой перевод, результатом чего явился тот перевод, который (разумеется, без поправок и изменений, сделанных Малиновским) дошел до нас в бумагах Малиновского в тетради № VIII; это было уже не ранее 1798 года (ср. „через несколько лет“). Решившись издать текст с этим переводом, он обратился к Малиновскому и Бантышу-Каменскому, которые, однако, и этот перевод признали мало удовлетворительным и согласились быть редакторами издания на условии нового исправления перевода, следы чего мы и видим в тетради № VIII[638] — в многочисленных исправлениях текста перевода, сделанных рукою Малиновского и вошедших большею частью в печатное издание. В качестве же материала для этих исправлений, главным образом для примечаний, был вытребован от М.-Пушкина его первоначальный перевод — Екатерининская рукопись, которая и была им передана в копии или черновике. Имея перед собою теперь уже два текста перевода, редакторы и теперь очень не высоко оценивали познания М.-Пушкина по части древнерусского языка, видели, с другой стороны, и действительную трудность дать полный и надежный перевод, в чем и сознаются в конце своего предисловия к первому изданию. Если дело подготовки издания обстояло действительно так, то становится понятным и то, почему издатели, взявши на себя труд издания и подвергая радикальной переработке сделанное до сих пор М.-Пушкиным, настаивали на том, чтобы он, как мало сведущий в деле русского языка, не изменял ничего в изготовляемом ими оригинале для набора; но его, как хозяина-издателя, открывшего самый памятник и давшего средства для издания, естественно, держали в курсе печатания, посылая ему корректуру, но одну из последних (третью), когда печатный текст представлялся уже окончательно выработанным. Так поступали редакторы, естественно, побуждаемые не только уважением к владельцу рукописи и меценату, но и из вежливости и совершенно естественно щадя законное самолюбие графа — быть в той или иной форме участником издания открытой им и на его средства издаваемой рукописи. При таком понимании условий издания 1800 года становится понятным и известие, что М.-Пушкину редакторы не позволяли вмешиваться в дело издания его по сущности ...“.[639]