Слово о полку Игореве — подделка тысячелетия

На седьмом вѣцѣ Трояни
връже Всеславъ жребий
о дѣвицю себѣ любу.
Тъй клюками подпръ ся о кони
и скочи къ граду Кыеву
и дотчеся стружиемъ
злата стола киевьскаго.
Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ
въ плъночи изъ Бѣлаграда,
обѣсися синѣ мьглѣ утраже вазни,
с три кусы отвори врата Новуграду,
разшибе славу Ярославу,
скочи влъкомъ
до Немиги съ Дудутокъ.
На Немизѣ снопы стрелютъ головами,
молотятъ чепи харалужными,
на тоцъ животъ кладутъ,
вѣютъ душу отъ тѣла.
Немиѣ кровави брезѣ
не бологомъ бяхуть посѣяни —
посѣяни костьми русскихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше,
княземъ грады рядяше,
а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше:
изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутараканя,
великому Хръсови влъкомъ пути прерыскаше.
Тому въ Полотьскѣ позвонише заутреннюю рано
у Святые Софеи въ колоколы,
а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша.
Аще и вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ,
нъ часто бѣды страдаше.
Тому вѣщей Боянѣ
и пръвое припѣвку, смысленый, рече:
«Ни хытру,
ни горазду,
ни птицю горазду
суда божиа не минути.

Нетрудно заметить, что в тексте начисто отсутствуют энклитики, в то время как в предыдущей и последующей строфах – их целая россыпь: по три энклитики в девятистрочных строфах. Что бы это значило? Выскажем версию, что данный фрагмент о Всеславе Полоцком внесен в текст «Слова» в процессе его «затемнения», то есть графом А. Н. Мусиным-Пушкиным, совершенно не владеющими техникой энклитик. Понятно, что и текст самого фрагмента откуда-то ими заимствован, возможно, даже из другого сочинения В. К. Тредиаковского, протограф которого был уничтожен («сгорел» в Московском пожаре 1812 года)

Тредиаковский не раз в своих сочинениях указывает на открытые им правила стихосложения и подчеркивает свое первенство в этом деле. Так, например, в статье «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» он говорит: «… видя, что наши стихи все прозаичны и на стихи не походят: того ради неусыпным моим прилежанием и всегдашним о том рассуждением старался я всячески, чтобы нашим стихам недаром называться стихами, да уже и льщу себя, что я нашел в них силу. Итак, – продолжает он, – дерзаю надеяться, что благороднейшая, преславнейшая, величайшая и цветущая Россия удостоит меня за прежние мои[466] прощения в тот образ, что и первой я, как мне кажется, привел в порядок наши стихи, да и первой же обещаюсь переправить… все мои стихи»[467],[468].

Некоторые исследователи предполагают, как указывает С. М. Бонди, что Тредиаковский только узаконил тот процесс, который и без того совершался или даже уже совершился в русском стихе. Такое предположение С. М. Бонди считает неправильным. По его мнению, здесь была не постепенная эволюция, закончившаяся ко времени Тредиаковского, который фиксировал ее результаты, а подлинное открытие Тредиаковского, оказавшее громадное влияние на всю дальнейшую историю русского стиха[469].