Слово солдата

Деревня большая, богатая. Партизаны, можно сказать, роскошествовали, отогреваясь в домах. Никогда до войны я даже не представлял себе, что крыша над головой и пол под ногами могут вызывать такое блаженное состояние. А если к этому еще добавить надежные стены, за которыми ночью слышно завывание вьюги, и тепло щедро натопленной печи, то и вовсе казалось, что лучшего ничего нет на свете.

В эти дни большое внимание уделялось политико-воспитательной работе в отрядах и среди населения. Проводились собрания, коллективные читки газет, беседы, вечера художественной самодеятельности. Тут главную роль играли комиссары отрядов. Их горячая вера в святая святых — народную борьбу, их сила убеждения, как и примеры личной отваги и доблести, имели большую действенную силу. Комиссары пользовались у бойцов огромным авторитетом. На эту должность назначались лучшие из лучших партизан-коммунистов. Иногда казалось, что в наших отрядах возродилось орлиное племя комиссаров революции, овеянных славой гражданской войны.

Комиссаром нашего отряда с ноября 1943 года был назначен Арсений Заломаев. Перед войной он работал механиком на ремонтной автобазе в Смоленске. Волна оккупации настигла его в поселке Мох-Богдановке, куда он добрался с семьей после неудачной эвакуации своей автобазы. Осенью 1941 года, оставив там жену и двух детей, Арсений ушел а лес. Был пулеметчиком, командиром отделения, потом начальником штаба отряда и, наконец, комиссаром. Выше среднего роста, сухощавый, подвижный, даже порывистый, он производил впечатление человека решительных действий. Говорил быстро, отрывисто, иногда злобно, когда речь заходила о гитлеровцах. Что-то соколиное было в остром взгляде его светло-серых глаз.

Когда он узнал, что я умею рисовать, то тут же попросил принять участие в выпуске боевых листков, а когда вышел первый номер, Арсений весь засветился радостью, заулыбался и на его нервном лице заиграл румянец.

— Слово — острое оружие! Ты понимаешь это? Иногда оно разит сильнее пули, — проговорил он взволнованно.

Однажды, когда выпускали очередной боевой листок, Арсений сказал задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Борьба у нас идет смертельная, кто кого. Тут уж не приходится жалеть ни себя, ни… ни своих родных или близких.

Я слышал в отряде, что комиссар застрелил своего родного брата, служившего в полиции, и догадался, что означают эти его последние слова насчет родных и близких. Вероятно, на душе у него было очень тяжело и ему захотелось с кем-то поделиться своим горем. Разделенное горе — уже полгоря. И я не ошибся. В эту ночь он рассказал мне о своем несчастье.

— Это случилось в конце сентября сорок второго года в Касплянском районе, — начал Арсений глуховатым голосом. — Я был рядовым партизаном в отряде Алексея Лещева. В полусожженную деревню Бор повадились тогда гитлеровцы и полицаи. Они разбирали уцелевшие от пожара дома, сараи и увозили бревна и доски в деревню Заломаи, где стоял их гарнизон, для постройки дзотов и других сооружений. Перед рассветом наш отряд замаскировался недалеко от этой деревни, в кустарнике, возле старой мельницы на берегу Жереспеи. Меня назначили наблюдателем. Я расположился на высотке, в стороне от отряда. Лещев дал мне свой бинокль. Когда рассвело, хорошо стал виден пустынный проселок, идущий к деревне, густые заросли кустарника вдоль него и лес вдали. Вдруг возле леса показалось десять подвод в сопровождении солдат и полицейских. Вскоре обоз остановился. От него отделились два человека в гражданской одежде и пошли по проселку к деревне. Оружия у них не видно было. Я не поверил своим глазам, когда в одном из них узнал своего младшего брата Ивана. В бинокль хорошо было видно его лицо, одежду и такую знакомую с детства фигуру. Спустившись с высотки, я доложил Лещеву о брате. Тот приказал пропустить их беспрепятственно в деревню, чтобы не вспугнуть обоз, а когда будут идти назад, то задержать. Не было сомнения, что их послали в разведку — узнать, нет ли партизан в деревне. Поэтому сняли нарукавные повязки, оставили оружие в обозе и под видом местных жителей отправились в деревню. Отряд ушел встречать обоз, а я затаился в кустах, и когда Иван со своим напарником, возвращаясь из деревни, поравнялись со мной, я выскочил на дорогу. «Стой! — скомандовал. — Руки вверх!» — и направил на них винтовку. «Арсений, это я, не стреляй!» — закричал Иван, однако руки поднял. Второй полицейский, воспользовавшись заминкой, шарахнулся в сторону и быстро побежал, мелькая в кустах. Я выстрелил ему вслед, но промахнулся. А мой брат тем временем пустился в другую сторону. «Стой! — опять крикнул я. — Стрелять буду!» Но Иван продолжал бежать. Со второго выстрела уложил его замертво… Да хотя бы в кусты бросился, а то бежит, дурак, по дороге, — вздохнул комиссар.

Потом, помолчав немного, добавил: