Слово Ветра

— Так значит, Сол Моррис, — задумчиво тянет Осин, стоит Чертòву взять передышку на глоток вина́. — Интересно. Очень. Вы американец, верно?

Голос Влада пропитан сарказмом, не заметить который может разве что идиот. Вот и Ветров криво улыбается в ответ, и с остервенением начинает отрезать очередной кусок мяса.

— Сол родился в Штатах, на границе с Канадой, — поясняет вместо парня Чертòв. — Сколько тебе было, когда родители увезли тебя в Россию? Пять? Шесть?

— Примерно, — бурчит Сава, а я прикусываю язык. Да так больно, что в глазах начинает мутнеть от слёз. Старательно прячу те за улыбкой. Правда, она выходит горькой и натянутой. Я никак не могу представить мальчишку, прожившего в Штатах до шести лет и коверкающего простые слова на уроке английского.

— Обманщик, — беззвучно выдыхаю, глядя на безразличное лицо Ветрова. Или как там его? Сола Морриса? Даже боюсь представить, сколько раз за свою жизнь Ветер меня обманул? Меня коробит от воспоминаний, чёртовой лжи, которой был пропитан каждый день моего прошлого. Я как дура учила Саву читать по слогам, а он уже тогда потешался надо мной.

— Как интересно, — усмехается Осин, даже не думая переходить на английский. — И как долго вы, Сол, прожили в России?

— Недолго, — на чистом русском отвечает Савелий и копирует позу Влада. Как два барана, они сидят, скрестив на груди руки, и дырявят друг друга взглядом.

— И что же вынудило вас трусливо сбежать обратно? Не понравилось в России? — я благодарна Осину за его смелость. Сама же настолько взбудоражена происходящим, что не могу вымолвить и слова.

— Влад! — шипит дед, сжимая челюсть. Старый дурак! Неужели не понимает, что Ветров и его обманывает!

— А что здесь может понравиться?— выплёвывает Савелий, царапая взглядом так больно, что приборы валятся из рук. — Круго́м одни предатели.

— И то верно, — через силу подаю голос. Тот хриплый и глухой, но больше не могу молчать! Меня воротит от лицемерия Савы. Я таким его никогда не знала. Не таким я его полюбила. — Не стоило и возвращаться, Сол Моррис!

Его имя, настоящее или выдуманное — неважно, я произношу, как прощание. Мне становится жалко потерянного на безумные страдания времени, впустую разбитого сердца, переломанной жизни, которая пять лет напоминала бесцветную тень.

— Теперь и сам вижу, — цедит Моррис и переводит своё внимание к Чертову: — Я согласен на сделку.

Не успевает старик обрадоваться, как Ветров встаёт и, сославшись на неотложные дела, уходит.

Смотрю ему в спину. Широкую. Сильную. Ту, за которой когда-то пряталась от любых невзгод. И никак не могу понять, отчего всё пошло кувырком… Да и какой Ветров настоящий? Тот, кого я искала все эти годы? Добрый, отзывчивый, смелый… Готовый за меня в огонь и воду… Или тот, что сейчас бесстыже скользит ладонью по обнажённой спине Марины и, наплевав мне в душу, уходит?

Я смутно помню, как заканчивается ужин. Слова Чертова об акциях и контрольных пакетах и вовсе не задерживаются в моей голове. Впрочем, и Осин слушает деда вполуха, хоть и делает вид, что ему интересно.

В особняк Чертова мы возвращаемся ближе к ночи. Уставшие. Молчаливые. Потерянные. Влад провожает меня до спальни. Помогает раздеться и даже взбивает подушку, как я люблю. Он гладит меня по волосам и не лезет с вопросами. А я не скрываю слёз. Они тихие. Печальные. И отчего-то совсем несолёные. Скорее горькие. Я засыпаю под утро. Даже не так. Я просто отключаюсь. Не вижу снов. Совершенно не набираюсь сил. А когда открываю глаза, возле окна замечаю Влада. Жаль, что в свои семнадцать я не влюбилась в него. Скольких бы проблем нам обоим удалось избежать…

— Доброе утро, соня! — Осин словно чувствует, что я смотрю на него, и оборачивается.

— Доброе утро, — киваю, но вылазить из-под одеяла не спешу. Даю себе время еще немного понежиться в убаюкивающей мягкости перины и полюбоваться августовским солнцем, игривыми лучами обнимающим Влада.

— Всё хорошо? — Осин выискивает на моём лице слёзы, но заметив, как я улыбаюсь, немного расслабляется. Оттолкнувшись от подоконника, он подходит ближе и садится на край кровати.

Прикрываю глаза, когда его пальцы бережно касаются моей щеки, и впервые не думаю о Ветре. Горькое лекарство оказалось действенным!

Вот только Осин снова бередит едва зажившую рану.

— Я всю ночь думал, Яшка, что нам делать. Да что там! В последнее время я только и думаю о тебе, о нас… Знаешь, я же всегда был готов тебя отпустить. Как и ты, без оглядки верил в вашу с Ветровым любовь. Не мотай головой, Марьян! — Осин смеётся и прикладывает палец к моим губам, чтобы не думала перечить. — Тогда в собственном доме… На той проклятой вечеринке. Я же её видел… Эту самую любовь… В его глазах. В дрожащих пальцах, которыми он укутывал тебя в одеяло… В ударах, которых Ветер не жалел для Тохи… Я же трус! Меня всегда пугала перспектива занять место Булатова.

Осин растерянно треплет себя по волосам. Улыбается собственным каким-то мыслям. А потом снова обращается ко мне:

— Но вчера, Яшка, в глазах Ветрова не было ничего…