Случай из практикума

Гениальный психиатр совершенно правильно, на взгляд Дорика, который специалистом в этой области не был, отмел какой бы то ни было барьер между болезнью и здоровьем, показал, сколь узка и условна эта грань. А наши милые эскулапы знай загоняли в рамки болезни все сильные человеческие страсти, потрясения и переживания. В сущности, любая тонкая чувствительная натура (а Дорик был натурой именно такой) попадала у них в разряд патологии. Отсюда и взгляды на людей искусства, как поголовно шизофреников и безумцев; может быть, так оно и было, но тогда в разряд «нормальных» попадали патологически жесткие и черствые люди, не способные ни к любви, ни к страданию, ни к сопереживанию. Вот и «Ниночка» (это же надо набраться такого нахальства, чтобы называть ее везде только уменьшительно-ласкательным именем и при этом защитить на ее «случае» — докторскую!). Да у нее была совершенно нормальная реакция на смерть матери — она «временно помешалась»; Дорик не хотел пользоваться медицинскими терминами, которые это понятное «помешательство» возводили в ранг клинического случая, требующего вызова «скорой», бегущих санитаров и палаты на десятерых в одной из «психушек». В состоянии этого вполне понятного по-человечески «помешательства» (а иначе — глубочайшего отчаяния) она ушла из дома и где-то бродила несколько дней. За это время мать похоронили соседи, живущие в той же коммуналке. (Дорик подумал, что если бы умница его вторая жена не настояла на том, чтобы не пускать его на похороны собственной матери, — неизвестно, чем бы это для него кончилось.) Так виновата ли «Ниночка», что не было рядом с ней такого любящего человека, а был только врач-наблюдатель, отмечающий «симптомы» бесконечного горя и затем анализирующий их на страницах психологического практикума? «Регрессия шизофренического состояния…» «Бред о загробном общении с умершей матерью»… И это ему, Келлеру (Киллеру!), она говорила, что он, после мамы, самый близкий ей человек?

Вошла в кабинет себя не помнящая, грязная, голодная, а этот «дяденька Келлер», пряча глаза в медицинскую карту, стал бормотать что-то о таблетках, санатории. И не он ли вызвал санитаров? Короче, в психушке последовало самоубийство — наглоталась таблеток, которые, вероятно, он же ей и прописал. Забыться, забыть, уснуть…

А Келлер сел за письменный стол и завершил последнюю главу своей диссертации, посвященную анализу «случая Ниночки». За время наблюдений над пациенткой Ниной Нагель взрывы «шизофренических состояний» наблюдались у больной лишь дважды: когда она пришла впервые после бегства от мужа и умоляла ее загипнотизировать…

— Забыть, забыться, уснуть…

…И незадолго перед самоубийством, после смерти матери, когда она уже ни о чем не просила, а только спрашивала, права ли она, думая, что можно общаться с той реальностью…

Сумасшедшие врачи! Бездарное время! Жестокие нравы!

О, даже еще совсем недавно, даже еще сто лет назад эту хрупкую чудачку «Ниночку» можно было спасти, и она бы увидела — кто знает? — небо в алмазах! Да, да! У трагического Тургенева, у жесткого Чехова — суровее, трезвее, холоднее! — ее «шизофреническое состояние» могло бы быть оценено как особое, нежное цветение женской души, как то, что нужно любить и выхаживать… Эта «Ниночка» стала бы не бедной, убогой «психопаткой», она бы, она…

Глава 2 Разбитая жизнь, или небо в алмазах