Случай из практикума

— Идти сможете? Или вас в каталке возят?

Секунду ему казалось, что она хлопнет его по физиономии, но она коротко, со всхлипом, рассмеялась.

— Пока, кажется, хожу. Но давно не прогуливалась.

Он крепко ухватил ее под локоть, и они спустились по узкой каменной лестнице со второго этажа в громадную залу с уродливыми колоннами, невпопад заставленную дорогой мебелью из карельской березы, пересекли ее и снова спустились по каменной лестнице, — но теперь уже широкой и пологой, во двор.

Во всем этом для Петра Андреевича была своя новизна, и даже некоторая прелесть. Так сложилось, что женщин из «порядочных семейств» в общении он избегал, а довольствовался теми — как «материалист» и «реалист», — кому можно было заплатить, а уж спасать их или не спасать, — это как придется. (Дорик опять вспомнил своего любимца — гения, который предрекал счастье лишь такому мужчине, который готов был вступать в сношения с матерью и сестрой, то есть женщинами не только кровно, но и духовно близкими.) Наш доктор до этой стадии еще не дошел — роман «Ада, или страсть» будет написан в другое время и другим писателем, — ему казалось, что его страстность, его физическое естество испугают любую порядочную женщину, к тому же эти «порядочные» были такими актерками, так хитро себя подавали, так пошло кокетничали, что проще было обходить их стороной. Он их лечил, прописывал лекарства, ставил диагнозы, со стороны наблюдая — но именно со стороны, почти никогда не стараясь приблизиться, да и дамы своей неестественностью отнюдь не способствовали проявлению его интереса…

Его подопечная была так слаба и легка, что на продуваемом ветром дворе ее шатало. При дневном свете ее бледность, бескровные щеки и губы, остренькое худое лицо — стали заметнее, и она ему действительно мало понравилась. Но что-то такое было в сухой, ломкой полетности ее фигуры, во взмахе рук, небрежно поправляющих густые темные пряди надо лбом, в удивленно-наивном — почему-то всегда удивленном и наивном, обращенном на него взгляде…

Дошли до флигеля.

— Боже, как здесь хорошо!

Смешно было слышать этот возглас из уст хозяйской дочери, наследницы, которая точно впервые видела то, что ей принадлежало.

— Тут и цветы есть — смотрите: ромашки! Колокольчики! Васильки!

Вокруг флигеля в самом деле был островок зелени с несколькими липами, лужайкой, заросшей нескошенной травой, скамейкой под деревом.

— Здесь раньше жили гости. Но когда я заболела…

Она не закончила фразы, но было понятно, что со времени ее болезни никаких гостей у Нагелей уже не было.

Вошли во флигель. Ее пошатывало, и Петр Андреевич крепко сжимал ей локоть, возможно, даже чересчур крепко, но она не жаловалась.

— И здесь как хорошо!

Опять с такой интонацией, будто видит впервые. Доктор помалкивал, но и ему, в особенности в сравнении с большим каменным домом, понравилась уютная простота нескольких небольших комнат внизу и наверху, светлая застекленная веранда на первом этаже, заменяющая столовую, бревенчатые, выкрашенные «под дерево» полы, слабо поскрипывающие под ногами.

— Я тоже хочу!

— Это уже третье или четвертое ваше желание? Впрочем, раньше были «нежелания». Так чего же вы наконец захотели?

— Хочу здесь поселиться. Только без всяких горничных! Без никого! Я буду жить внизу, а вы наверху. И если мне будет плохо, ну, как-нибудь не так, — я буду вас звать.

— Неудобно.

— А умереть в двадцать семь удобно?

— Нужно бы какую-нибудь горничную подселить. Вы вон сами и кофточку застегнуть не можете.

— Не нужно. Эти Дуняши и Глаши мне осточертели. Вы доктор, а не мужчина.

Вгляделась в него внимательно и с жалкой улыбкой коснулась ладонью его руки.

— Простите, я не так выразилась, но… Мне сегодня впервые за несколько лет чего-то очень захотелось.

— Пожить без горничной, — скажите, какая мечта!

Но ее детский жест и детское желание оказаться во флигеле под его защитой тронули Петра Андреевича. Он «порядочных» женщин потому и избегал, что не любил притворства, каких-то вечных игр, в основе которых или холодный расчет, или пустая взбалмошность. Эта была проста и наивна, как ребенок, и, вероятно, «сексуально» (как с недавних пор стали писать в медицинских журналах) не опытна.

— Мне нужно посоветоваться с вашими родителями.

— Я их уговорю, вот увидите!

И, вырвавшись, — а он все еще сжимал ее локоть, — побежала к дому, словно это не она, чуть живая, опираясь на его руку, еле-еле только что доплелась до флигеля, а перед тем и вовсе лежала живым трупом. В который раз Петр Андреевич убеждался, что болеют не органы, болеют души.

— Взяла, наша взяла!

Она неслась ему навстречу, подметая длинной юбкой пыльную заводскую территорию, и, едва не сбив его с ног, вовремя затормозила почти впритык, а он уже растопырил руки, чтобы поймать ее, как ловят и высоко над головой поднимают бегущую девчонку-сорванца.

 — Какой вы ребенок!

— Да? А мне казалось, я давным-давно старушка!

Оба расхохотались, причем его подопечная буквально давилась от смеха, и ему даже пришло на ум, что в его услугах здесь больше не нуждаются. Вон какая стала прыткая да смешливая!