Случай на Прорве

— Поедем завтра с утра, — согласился Шустов, — на нашей оперативной машине. Технику я возьму с собой. Да и землякам пора на мою физиономию полюбоваться, ведь давненько не видели. Потом тактически мое появление не помешает, кое-кто свяжет его именно с теми событиями, это еще больше подольет масла в огонь. От всех потребуется не только наблюдательность, но и физическая сила. Придется немного поработать и мускулами.

— А я вот никак не могу завтра, — сожалеюще качнул головой Вареников, — начальство по горло загрузило работой, желаю вам ни пуха ни пера!

— К черту! — машинально отозвались Вершинин и Шустов.

В тот вечер они еще долго обсуждали различные детали дела, вспоминали аналогичные случаи из практики, сравнивали их, предугадывали всевозможные варианты. Вершинин с острым вниманием прислушивался к их разговору, черпая из него для себя то, чего нельзя ни получить из учебника криминалистики, ни услышать в лекции теоретика, не работавшего следователем ни одного дня или давно забывшего о прежней работе, ибо они говорили о самой жизни во всем ее многообразии, о той жизни, которую невозможно втиснуть в узкие рамки пособия для студентов…

Разошлись затемно, когда вспыхнула неоновым блеском вывеска расположенного напротив магазина.

13. Неожиданная находка

— Всему воля божья, — в сотый раз сказала старуха, едва шевеля тонкими, в морщинах губами.

— Ну при чем здесь бог, при чем бог? — вскипел Вершинин. — Сын у вас преступник, рецидивист — на то воля божья, дом вы свой бросили — на то воля божья. В общем, грабь, убивай — на все воля божья!

Вот уже почти два часа Вячеслав безрезультатно допрашивал мать Купряшина. Он взывал к ее совести, ссылался на статью уголовного кодекса, смягчающую вину в случае чистосердечного признания, прозрачно намекал на свою полную осведомленность, но в ответ слышал только эти, ставшие поперек горла слова. Признаваться в своей беспомощности, тем более перед какой-то там старухой, ему не хотелось. Ведь перед допросом все казалось легким и простым. Выложить ей сначала все про Лиду, потом про пятно на потолке, затем рассказать о доме, о переписке с сыном, о которой сообщил участковый, и она, роняя слезы на старый передник и умильно заглядывая в глаза, исповедуется, как на духу. Вершинин даже представлял себе, как он небрежным жестом швырнет ожидавшему его в сельсовете Шустову убористо исписанные листы протокола допроса и скажет равнодушным тоном: «Все. Считайте убийство раскрытым». Однако прошло много времени, а перед ним по-прежнему лежал чистый бланк протокола допроса и в застывшей позе сидела старуха, похожая то ли на баптистку, то ли на староверку. Терпение его иссякло, он вскочил и заметался вокруг стола.

Дверь кабинета участкового визгливо заскрипела и приоткрылась.

— Вячеслав Владимирович, не могли бы выйти на минуту? — будничным тоном позвал Вершинина Шустов.

Вячеслав с неохотой вышел.

— Не получается? — с сочувствием спросил Шустов. — Бывает. Расстраиваться не стоит. Поверьте моему опыту — Купряшина пока не скажет ничего ни вам, ни мне, ни следователю по особо важным делам. Гипертрофированная любовь к сыну в сочетании с крайней ограниченностью и религиозным фанатизмом. Качества почти непробиваемые. Поэтому давайте объявим ей постановление о производстве обыска в бывшем доме, пригласим с собой и пойдем. Мы все уже давно готовы и понятые на месте.

К дому шли молча. Умолкли даже две шустрые бабенки, специально подобранные Позднышевым в понятые из числа таких, которым достаточно сказать что-нибудь по секрету, чтобы назавтра об этом знало все село. Участковый бережно нес привезенный из города ультрафиолетовый осветитель[1]. На всякий случай запаслись ломиками и лопатой. К удивлению Вершинина, Купряшина следовала за ними.

Заброшенный дом тоскливо смотрел забитыми крест-накрест окнами. Кое-где сквозь рассохшиеся ставни мутно поблескивали запыленные стекла. Вячеслав пытался сквозь щель заглянуть внутрь, но там было темновато, просматривались лишь очертания каких-то предметов. Покинутое человеческое жилье всегда вызывало у него жгучий интерес. Ему нравилось ходить по гулким пустынным комнатам, рассматривать забытые впопыхах вещи, еще вчера служившие людям, а сегодня брошенные за ненадобностью, представлять себе лица и характеры их бывших владельцев. Вершинину всегда казалось, что в пустых комнатах, в темных каморках, в зиявших отверстиях подвала скрывается какая-то тайна, не познанная последними владельцами, возникшая еще до них, в прежние времена. Он не мог объяснить даже самому себе толком, какая тайна ему мерещится, но твердо знал, что она есть, что она прячется рядом, поблизости, и пока просто не удалось на нее наткнуться.