Случай в маскараде

Олег смотрел на неровные стопки книг на письменном столе, ослепший монитор в лимонной бахроме стикеров: выписки, имена, обломки слов и мыслей – скоропись, понятная ему одному. Стол и бледное пятно его собственного лица таяли в зеркальном сиянии шкафа-купе, забитого футболками и разноцветными джемперами – Олегу нравились яркие цвета. Галстуки, рубашки, еще носки – целый ящик, серпентарий брачных носковых пар.

Что от тебя останется, бро?

Ничего.

Ворох одежды, лекции, разложенные в прозрачные файлики, книги. Много книг. Когда-то он собирал их, покупал втридорога, на последние аспирантские гроши, а потом не имел сил с ними расстаться. Даже в новую эпоху, точно зная, что половина оцифрована, лежит в открытом доступе, в сети. Куда это всё потом? Олег отчетливо увидел, как эти крепкие монографии в твердых обложках, глуховатых, полных собственного достоинства тонов, болотные, коричневые, синие и темно-серые тома словаря и голубенькие авторефераты – все эти истории перемещений народов и непростых торговых связей, политических интриг и военных конфликтов встанут кривыми башнями на помойке, в их дворе, возле аккуратно разделенных по типам мусора зеленых баков. Жирные голуби будут презрительно огибать бесполезные сооружения стороной, мелкая снежная крупа тихо сыпаться на обложки.

Может, оставить завещание? Распоряжение? Как это называется вообще? Впрочем, три его собственные книги – научную монографию, популярную биографию и методичку – Инна, конечно, сбережет. На память. Но и они скоро одряхлеют, устареют, обратятся в перегной для актуальной науки – через каких-нибудь восемь, десять, от силы тридцать лет.

А ведь в нижней части шкафов, за дверцами, хранились еще папки с его полудетскими письмами из лагерей и археологических экспедиций той далекой эпохи, когда люди постоянно друг другу писали. Мама передела ему всю эту макулатуру после смерти отца, два года назад, когда разбирала бумаги. И коллекцию камней в придачу, Олег собирал их еще в школе: агат, яшма, нефрит, целестин, бычий глаз – каждому присваивал номер, записывал его на клочок пластыря, заносил в тетрадку, у каждого была своя, иногда увлекательная, история обретения. Теперь уже никто не узнает, какая. Когда-то он мечтал поступить на геологический, пойти по отцовским стопам, но передумал – прямо на глазах геология уходила в разлом истории. Пошел в историки, и отец его понял.

– Вот, всё вроде бы собрала. Спортивные штаны, футболки, только что погладила, теплые еще, внизу – зубная щетка, кипятильник, бритва, найдешь.

Инна, в какой-то новой сиреневой маске, поставила у порога его большой черный рюкзак, с которым он обычно ездил в командировки.

– Чай с лимоном принести? Когда они еще приедут…

Олег качнул головой, не нужно, спасибо, и с трудом сдержал себя от шипения: уходи. Лучше иди пока, пожалуйста. Инна закрыла дверь.

Она помогала, заботилась о нем все эти беспощадные дни, приносила еду и лекарства, но вот уже который день подряд ее заботы казались ему фальшивыми, плохо замаскированным враньем. Это она добилась, чтобы он согласился на скорую, а значит, и больницу. Жаждала избавиться от ответственности, сбыть его с рук. Устала заботиться. Положила бритву! Хотя бриться не было никаких сил. Последний раз он брился позавчера, в три захода. Измучился так, будто полдня таскал бетонные плиты.

Инна, терпеливая, ласковая, но деловая, умевшая решать проблемы, так вовремя обретенная – что с ней случилось? После первого, чрезвычайно нервного брака он всегда был совершенно уверен в ней. Но сейчас… почему она так его раздражала? Взгляд, тон, поступь – все это было непереносимо. Сквозь заботу, чашки с бульоном, лекарства по часам он видел только плохо скрываемое презрение к нему, беспомощному ничтожеству. Как же так? Он же просто сильно болен. За что?