Случай в маскараде

Да, смерть все это время была рядом, а он ничего не знал о ней. Похоронил отца и многих, многих своих близких и дальних знакомых, ни разу за всю свою сорокасемилетнюю жизнь не подумал, что она имеет к нему самое прямое отношение. Но вот же она, и не на пороге – у изголовья кровати. Дышать становилось все тяжелее, Олег нажал пяткой на звонок медсестре, почему-то звонок располагался в ногах. Тут же появилась сестра Микки Маус, и в его палец снова вцепился пульсоксиметр.

4

Олег очнулся оттого, что его перекладывали на каталку. Переложили, укрыли и повезли. Он был голый. Когда же его успели раздеть?

– Куда мы едем? – спросил он медсестру, катившую его кушетку.

– В реанимацию.

– Почему?

– С врачом надо говорить. Ухудшение. Там всё сделают.

Значит, и правда конец?

До этого у него была хоть какая-то надежда. Теперь – всё. Его ярость, его бунт были призывом. Ором в небеса. Напрасно: ухудшение. Реанимация. Туда ведь людей отвозят умирать? Все новости об известных людях, знаменитостях, за здоровьем которых следят журналисты, после сообщения о том, что такой-то лежит в реанимации, сменялись обычно новостью о том, что он умер. Дальше, как правило, добавляли, что ушла эпоха.

А он… про него ничего такого не скажут. И по радио о его смерти, конечно, не сообщат. Не эпоха. Ничего не сделал. Ничего не успел. Как же так? Почему наука никого не спасает? Он так верил в науку! Он отдал ей жизнь. Он столько понял и объяснил о целой исторической эпохе в Древней Руси! И вот в ответ на все его старания, его поиски подлинной логики событий люди стройными колоннами отправляются на тот свет, а биологи, медики, нейро – чтоб им сладко спалось – физиологи только ласково глядят им в спины.

В реанимации стояло несколько коек, кажется, шесть, и на всех лежали люди, рядом с каждой сиял голубыми и зелеными цифрами экран. Экраны издавали ровный и нудный писк с совсем краткими, точно отмеренными перерывами. Олега разместили у стены. Справа лежал кто-то в маске, судя по худой желтой ноге с жутковатыми загнувшимися ногтями, глубокий старик. Окон здесь не было, или он их не видел, горел белый верхний свет, и вскоре он понял, что его здесь не гасят, никогда.

5

Олег лежал и дышал, наконец-то дышалось не так уж плохо, и кашлять пока не хотелось. Он смотрел на цифры своей сатурации, теперь они высвечивались рядом, на экране. Восемьдесят девять, не самое худшее. Может быть, пронесет? Он скосил глаза, увидел, что у обладателя желтой ноги сатурация девяносто четыре, и расстроился. Медсестра – новая, или он уже видел ее? – явно немолодая, глаза над маской в морщинках, принесла судно, судно было холодным, словно только что вынутым из холодильника, неприятно давило на спину и ягодицы, он ничего не смог. У старика рядом все получилось, послышался характерный звук, и медсестра похвалила его. Олегом она осталась недовольна, а забирая пустое судно, с железом в голосе процедила: привыкайте.

Пережитое унижение растормошило его. Привыкайте! Но он не хотел привыкать. К полной беззащитности, бессилию, судну – нет.

Прозрачная хрустальная шкатулка, подсвеченная изнутри теплым светом, вот что такое мир людей. Замкнутые в четырехугольном пространстве, они яростно украшали свое жилище. Кто-то вешал на стены картины, кто-то рисовал на стенах причудливые ветвистые растения, кто-то – голых женщин и фантастических зверей. Чуть поодаль, в другой зале звучала музыка и кружились пары. Кажется, танго. Он вслушался еще и различил, как кто-то читает стихи, ровно отмеряя ритм, и отдельные слова долетели до него. Вот как люди спасались от страха и смерти. Картинами и стихами, чтобы заговорить зубы смерти. Танцами и музыкой, болтовней и вином, чтобы было весело. Чтобы тепло – обнимали друг друга, целовались и стонали от удовольствия. Чтобы удобно – призывали ученых, собирали все силы науки, и придуманные учеными механизмы делались всё тоньше, всё совершеннее. А чтобы жить в этом кубике подольше, они развивали медицину. Да, и еще, чтобы было не так страшно, утешали себя религией, пели песни, от которых замирало сердце и в это мгновение тоже забывало о смерти. Но снаружи, снаружи ничего не было. Снаружи был только он, Олег, который глядел на этот мир и ужасался.

Господи. Кстати. Где же ты? Да, только теперь он впервые вспомнил о Боге, хотя в обычном своем состоянии верил в его существование. И в общем помнил о нем. Два раза в год, на Рождество и Пасху, вместе с Инной и Сашенькой ходил на крестный ход. И именно в эти минуты тихого торжественного пения, глядя на движение и трепет огоньков в душистом весеннем воздухе, верил: Христос – воскрес.

Но почему же он ни разу не подумал, не вспомнил о Боге во время своей болезни? Хотя возможно, именно Бог, обратись Олег к нему вовремя, исцелил бы его, спас от смерти? Олег попытался помолиться, выйти на связь и не смог, будто бы главный посредник, душа, умерла в нем, и больше молиться ему было нечем. Его понесло дальше.