Случайная тайна от олигарха

Из груди Савды вырывается странный звук, и женщина порывисто встает со своего места. Стул с высокой классической спинкой опасно кренится от резко движения, а затем, качнувшись, опрокидывается на персидский ковер.

Наступила я все-таки шельме на хвост!

— Осторожнее, тетушка, — мои слова звучат, как вежливое предупреждение, только вот родственница воспринимает их по-своему — как издевку. Моя невинная фраза, словно сухой хворост, подкинутый в костер ее ненависти.

— Ты такая же, как и твоя дворняжка-мать! — цедит, брызгая ядом, родственница.

Началось!

Прячу руку в складках платья, скрывая в них такой не характерный для леди знак пальцем, которым обычно указывают, куда именно стоит пойти обидчику. В душе все буквально клокочет, но я стойко держусь. В голове мелькает дурацкая мысль, что Давид гордился бы мной и это дает мне второе дыхание. Медленно поднимаюсь c софы, словно королева со своего трона. Сжимаю сильнее челюсти.

«Спокойно, Мира! Если враг переходит на личные оскорбления, будь уверена — победа близко».

— Вы все сказали? — поднимаю бровь, ощущая, как висках начинает неприятно стучать.

«Боже, дай сил. Прошу, только дай сил, продержаться до ее ухода!» — мысленно обращаюсь к Всевышнему, а вслух продолжаю:

— Если так, то выход там!

Моя мимика абсолютно беспристрастна, несмотря на это, внутри горит адский огонь. Он лижет, извиваясь ало-оранжевым пламенем, мою душу, но не причиняет боль, а греет. Намекает на что-то так похожее на удовлетворение от мести. Месть за родителей, за безразличие, за сплетни, которые распускали злые языки многочисленных родственников со стороны отца.

— Гадина! — срывается Савда, теряя свое хваленое самообладание. — Дрянь! Тебя никогда не признают Юсуповы. Запомни, НИКОГДА!

Не могу не удивиться. Сколько же желчи в этой женщине!? Неужели она не понимает, что ненависть — одно из самых разрушительных чувств? Оно разъедает человека изнутри, словно кислота, совершенно не оставляя сил и эмоций на другие чувства. На какое-то мгновение мне даже становится жаль ее, где-то глубоко в душе. Очееень глубоко.

— Что же, — неспешно расправляю несуществующую складку на платье. — С учетом того, что я скоро стану госпожой Садулаевой, не такая уж и большая потеря, — должно быть, во мне все же есть не такой уж и малый процент крови Юсуповых, потому что, мило улыбнувшись, я добавляю.

— Передавайте привет Камилле.

Савда вздрагивает, как удара, сильнее сжимая ридикюль. Появляется стойкое ощущение, что еще чуть-чуть и она запустит его в меня. Слетевшая в одно мгновение спесь наглядно во всей красе показывает оголенные нервы Юсуповой. Ведь я нанесла смертельный удар прямо по самолюбию и тщеславию тётушки. Ее единственная дочь была отвергнута Давидом прилюдно. Ей никогда не стать Садулаевой. Сейчас женщина похожа на ястреба.

Такие же заострённые черты лица и темные, почти черные, как тьма, глаза. С беспокойством отмечаю, что даже тонкие узловатые пальцы Савды скрючились, будто у хищной птицы. Готовые вцепиться и разорвать безжалостно на части, они тянутся ко мне.

Женщина так быстро для своего возраста оказывается возле меня, что я теряюсь и не успеваю среагировать на занесенную для удара руку. Жмурюсь от ужаса, делая шаг назад, но, когда слышу знакомый мужской голос, мгновенно открываю глаза.

— Кажется, моя невестка попросила тебя уйти, Савда. Или ты оглохла?

Мансур Шамилевич!

Свёкр крепко держит за запястье занесенную руку тетки, так зафиксировав, что той даже при большом желании не сдвинуться с места. Именно это спасло меня от удара. Лицо женщины перекошено не только от злобы, но и от неподдельной боли и досады. Сожалеет, что не успела.

Стерва!

— Ты что-то перепутал, Мансур, — шипит змея, извиваясь, чтобы освободить руку из стального захвата. — Не в моей семье проблемы со слухом.

Не знаю, что имеет в виду Савда, но лицо Мансура Шамилевича стремительно меняется. На секунду его искажает такая боль, что я испуганно хватаю мужчину за лацкан пиджака. Кажется, еще мгновение и он, будто пещерный человек, волоком потащит женщину к выходу. Проигнорировав намек Юсуповой, отец Давида щурит глаза.

— Если ты еще раз посмеешь обидеть мою… — Мансур делает небольшую паузу и уверенным, без колебания голосом, продолжает, — дочку, я тебя в порошок сотру. Свекр добавляет что-то на чеченском, сурово чеканя каждую букву и резко отбрасывает руку Савды, словно это ядовитая змея.

Я так потрясена тем, что Мансур Шамилевич называл меня дочерью, что успеваю уловить из его последующей тирады на другом языке лишь что-то про уважение к хозяйке дома. Кажется, Мансур Шамилевич в грубой форме намекнул гостье, что мой статус на порядок выше, чем ее. — Показать выход? — Мансур указывает взглядом на дверь и складывает руки на груди, от чего внушительные мускулы обозначаются четче даже через тонкую ткань пиджака.

Потирая покрасневшее запястье, Савда в бессильной злобе поджимает узкие губы.

— Сама найду.