Случайная тайна от олигарха

— Давид Мансурович, — женщина сочувственно смотрит мне в глаза, — ничего не надо. Не понимающе хмурюсь.

— Если чего-то не хватает из бюджета больницы, я…

Виктория все так же странно смотрит на меня, а затем обрывает:

— Вы не поняли, — заведующая переплетает пальцы перед собой, будто собираюсь с духом. — Прямо сейчас Мирьям готовят к экстренному родоразрешению. Оперировать буду я.

Ощущая, как из-под ног стремительно уходит пол, тяжело сглатываю. Если бы мне вонзили в сердце с размаху нож я бы и, то не так был шокирован.

Душевная боль настолько сильная, что, кажется, она обретает физическую вполне реальную оболочку. Животный ужас — вот что заполоняет до краев мое сердце, словно сосуд, грозясь пролиться. Тяжело и шумно дышу, устремив взгляд в никуда, пока заведующая пытается достучаться до моего сознания.

— Не буду скрывать, — слышу будто сквозь толщу воды, — ситуация очень сложная. Артериальное давление сто восемьдесят на сто десять, значительно повышен белок в анализах… Не могу сосредоточиться на словах врача. Я должен увидеть Мирьям.

— Я хочу ее видеть.

Виктория тяжело вздыхает, но затем сдается.

— Хорошо. У вас есть все анализы. Думаю, пять минут ничего не решат. Пока готовят операционную, можете побыть с супругой.

Резко направляюсь к двери, когда за спиной раздается:

— Второй этаж палата десять.

Не дожидаясь лифта, устремляюсь к лестнице. Не могу не думать о том, в каком шоке сейчас находится любимая.

Экстренное кесарево! Чтоб его…

Нужная мне палата оказывается сразу же по левую руку от лестницы. Стоит открыть дверь, как сразу же встречаюсь взглядом с большими испуганными зелеными глазами. Моя кошечка. Сидит у окна такая хрупкая, бледная… Мне невыносимо видеть, как в любимых глазах плещется ужас и растерянность.

Впервые думаю, что ошибся. Ведь Мирьям еще так молода. Если бы я подождал хотя бы еще лет пять, все могло быть по-другому.

— Давид! — во взволнованном голосе любимой звенит облегчение. Она поспешно поднимается с узкой койки и спешит мне навстречу.

На Мирьям шуршащий халат, а на стройных ножках уже надеты белые операционные чулки. В горле застревает тяжелый ком, который не дает произнести ни звука. Стремительно оказываюсь возле Мирьям и прижимаю дрожащей рукой темноволосую голову к груди. — Я здесь, с тобой, моя девочка.

Мирьям запрокидывает голову, с мольбой заглядывая в глаза. Такие прохладные тонкие пальчики бесконечно нежно скользят по моим небритым скулам. Беру их в свои руки, пытаясь согреть, а затем целую с благоговением.

— Долго меня ждала? — пытаюсь улыбнуться, но мышцы лица совершенно не слушаются — будто застывшая маска. Поэтому ласково убираю с милого осунувшегося личика прилипшие к щеке прядки волос.

— По дорогое напротив роддома проехало сорок три автомобиля, из них десять было темно-синих, — шепчет Мирьям дрожащим тоненьким голоском.

Ну, что же ты, милая, режешь меня без ножа?

Мирьям очень тихо и жалобно всхлипывает, пряча лицо на моей груди и что-то будто рвется внутри меня на лоскуты — там, где лупит со всей силы сердце о ребра.

— Давид, наш малыш… — в зеленых выразительных глазах блестят застывшие, так и не пролившиеся слезы. — Я так боюсь.

Глажу длинные ароматные волосы, ощущая, как внутри все промерзает, покрываясь корочкой льда. Я тоже боюсь. Так, как никогда в своей жизни. Но в слух произношу совсем другое:

— Все будет хорошо, вот увидишь.

Мирьям поднимает на меня взгляд, как у затравленного зверька. Этим она взрывает вдребезги основание «моста» моего самообладания, но любимая никогда не узнает об этом.

Наклоняюсь, целуя в гладкий лоб девушку, которую люблю больше жизни, и уверенно произношу, глядя в изумрудные полные слез и отчаянья глаза:

— Правда, милая. По-другому и быть не может.

— Я тебе верю.

Глава 56

Мирьям

…мчусь с огромной скоростью по узкому тоннелю, в конце которого такой яркий свет, что почти невыносимо смотреть. Передо мной начинают мелькать картинки из прошлого. Я будто вижу фильм, снятый великим режиссёром, где в главной роли — я. Вот трехлетняя малышка, которую везет в частный сад отец.

Вот я — подросток, кричу о необходимости личного пространства и хлопаю дверью перед расстроенным лицом мамы.

А вот мои первые слезы ревности из-за Давида… Прошлое крутится, словно цветной калейдоскопом, пока неожиданно все не исчезает.

Теперь я вижу только одного человека — Максима Садулаева.

Он стоит, опустив голову. В абсолютно белом помещении его черные, словно смоль, волосы кажутся ярким акцентом. По обнажённому мощному торсу тоненькой струйкой течет бордовая, почти черная, кровь. Она берет начало там, где должно быть сердце, только вот вместо него зияет страшная открытая рана.

— Ангелина…

Максим поднимает голову, и я вижу прекрасные, как штормовое море, абсолютно пустые синие глаза. В руке у брата Давида рвано бьется, едва трепеща, вырванное сердце. Его собственное. Максим смотрит сквозь меня. Затем, будто адским огнем, обжигает хриплый мужской голос.

— Ангелина…