Случайному гостю

— Я сама отвезу их на покинутые места и восстановлю тем круг до конца, — отозвалась с повозки ослепительная Эстер. — Теперь вольно вращаться лишь моим колёсам.

Бабушка поглядела на фиал.

— Ах поверь, Геленка, я справлюсь. Ведь это проще простого — положить на место… — отозвалось сияние.

Эстер воздела руки и быки, вздохнув, повлекли повозку вперёд, по бесконечной кухне, половицы скрипели, похрустывали тростинки, в буфете звякала посуда, в пенале горестно вздохнула губная гармоника. Дверь в бабушкину комнату распахнулась — свет, из неё исходящий, источал аромат яблок и ландышей, слышно было, как поют с той стороны песни и звенят струны. Перед тем как Сияние стало Светом, Эстер оглянулась — свечи в её короне горели нестерпимо ярко.

— Доброго огня этому очагу, — произнесла Белая Госпожа.

Я успел запомнить лишь край её взгляда, и мне опять стало жарко, и тяжело, и прекрасно.

«Следуй же за мной без страха, и будь счастлив», — шепнули мне яблоня, и ландыш, и медь, и лютня. А затем она пропала… Белые лепестки, покружившись, растерянно слетели на прожжённые половички.

— Будь благословенна вовек, — беспечально вздохнула Триада. Шелест выдоха её пролетел серой тенью под угасшим абажуром.

— Иди, Лесик, оденься уже, — сказала бабушка и провела рукой по столу. — Пора навести пожонтек… то есть порядек…. Такое.

— Да, — проскрипела Сусанна. — Разгром колоссальный… То просто «Спартак», нет то просто «Гамлет»… Финал.

— Время исправить, — протянула Анаит, — и возвратиться… успеть.

Я, волоча за собою накидки, вышел в тёмный коридор, отчётливо попахивающий дымом — на краешке моего пледа ехал Непослушный и распевал «Тихую ночь».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

в которой рассказывается о том, чего не следует делать

Дитя, рождённое во вторник, прольёт немало крови. Грех вторника — гнев. Птицы не вьют гнёзд в этот день, а вспыльчивый Тор разит молотом неразумных путников, ибо это день сплошных несчастий. Во вторник Город, да и вся Империя, канули во тьму навеки… Во вторник не стоит жениться или отправляться в путешествие. Хотя, если вы решитесь на переезд, путь ваш будет лёгким…

Вторник должен был наступить через несколько часов. И путешествие мне не грозило, а тем более переезд.

Я одевался в разгромленной комнате, и мне было печально. Большинство ваз чья-то злая воля предала «наглой смерти» — их черепки трещали у меня под ногами. Бабушкины цикламены и фиалки валялись на полу, растоптанные в прах. Стол, как и шкаф, кто-то распотрошил и беспощадно обляпал чем-то подозрительно похожим на смолу. Сквозь разбитые окна торжественно влетали снежинки. Было холодно.

Ёлка в соседней комнате, объятая ровным голубым сиянием, парила над полом, вращаясь противусолонь.

Игрушки на ней тихонько позвякивали.

«Вот оно, волшебство, — удовлетворённо подумал я. — Старые чары! Серебро не одолеть кому попало. Отбилась!»

И показалось мне, как сероглазый Рудольф — самый грустный из Ангелов, улыбнулся из голубого света и поднёс к губам трубу.

«Всё-таки он утонул… — мельком подумал я. — Перед тем, как стать Ангелом».

Раскопав в грудах вываленного из шкафа барахла свои вещи, я оделся. В карманах брюк не было ничего…

Среди разгрома в кухне, по обе стороны стола, чудом не тронутого злой дудочкой, восседали бабушка и кузина Сусанна. На серой скатерти, подле весёлого кувшина с компотом, перед ними стоял поникший Непослушный.

— Вы позабыли, кто здесь может кричать! — вещала бабушка, преступившая все лимиты по сигаретам. — Кричу здесь я!

— Не волнуйся, не волнуйся, — дребезжала рядом кузина. — Будет тиснение…

Мышонок всхлипнул.

Я вежливо покашлял в дверях. Присутствующие не моргнули и глазом. Я покашлял ещё раз, менее деликатно. Существа из аквариума уставились на меня неодобрительно и испустили цепочки пузырьков. Сзади повеяло тёплым воздухом, я осторожненько оглянулся, а ведь этого делать не стоит. За спиной моею стояла Анаит, и глаза её посверкивали во тьме. Несмотря на многократные купания, слабый запах мокрой шерсти сопутствовал ей. «У всех у них своё „Быть может“», — подумал я. И спросил:

— Как это вы тут оказались?

— Я знаю много входов… — туманно ответила она.

— А выход? — спросил я её.

— Выход найдётся, — будто мурлыкнула она. — Почти всегда, он один. Но вот время…

Я вошёл в кухню окончательно и кашлянул, довольно громко…

— Но что ты перхаешь? — спросила бабушка, дунув дымом. — Снова пил зимную воду?

— Ещё я переохладил ноги, — злобно ответил я, — и испачкал их…

— Но, смотрю, ты был в ванной? — и бабушка раздавила остаток папироски в черепахе.

— Да, — светски отозвался я, — там немало интересного…

— Что то есть, интересне? — отозвалась Сусанна. — Ароматное мыдло?

— Кому и мыло интерес, — ответил я. — А вы тут как? Обнажили суть?

Сусанна, в душевной расслабленности, скинула паричок и напоминала ящерицу-игуану.

— Похожи на Пьеро, — в утешение ветшающей Сусанне, сказал я. На голове кузины красовалась чёрная сеточка, удерживающая всё ещё обильные кудри, оттенок которых вызывал интерес. Неподдельный…