Случайному гостю

В антресолях стоят коробки. Среди прочих — три, в них ёлочные игрушки.

За коробками можно увидеть красные тонкие кирпичи с клеймами «1517». Я люблю оглаживать их чуть шероховатую поверхность и чувствовать отпечатки трав, оставшиеся от обжига.

Что разобрали, чтобы сложить в самом начале правления еще молодого «старого цысара» высокие трубы нашего дома? Барбакан? Ворота? Разбитый турецкими ядрами кляштор?

Что, в конце концов, помнят кирпичи? Закрыв глаза и задерживая вдох, я изредка слышу их память — длинную, тяжелую глиняную память прямоугольных големов. Лучше всего кирпичи помнят зимы — тепло от дров, сгоревших в печах, будит их дремотные, увесистые мысли.

В снежной мгле бредут по пустынным холмам пастухи, едут по римской дороге на аравийских конях волшебники в тюрбанах и митрах, смотрят на плывущую в недоступной высоте небывалую звезду.

Колокола. Колокола, на молодо выглядящей Катедре, обещают радость.

Прекрасные шоколадницы в чепчиках и мальчики из кондитерской, что на Валах, зазывают на «чеколату» — заморский напиток, голоса на морозе ясней, румянец ярче. Снегири поутру клюют рябиновые грозди за окном, а близ Средместья веселая и пёстрая возня и катанья с ледяных гор и крутых берегов малой речки, что нынче скрыта — искристый снег бьёт из-под полозьев, и ветер, упреждая, поёт вокруг лица, санки летят так быстро — так весело, что нет уже времени подумать…

Знание настигает меня всюду, — то кружевом теней на полу, то ореолом пламени на старой фотографии, то золотыми пылинками в комнате, насквозь пронизанными лучом…

— Ну что тебе надо ещё от нас? — скрипуче говорят кирпичи, их голоса пересыпаны мелким серым песком с Широкого шляха — тогдашней улицы Коперника. — В нас почти нет магии. Мы прошли сквозь пламя и несём на себе отпечатки давно истлевших рук и трав — не более.

Но они помнят… Не только дорогу — где все только начинается. Встретится Дорожный товарищ, и Трусливый лев, и серый маг, неловкие тролли упустят Зеркало на небесном пути — оно разобьётся на десять тысяч осколков. Кто разрешил троллям лазить по радуге? Пони увезёт, и так далеко, что не окликнешь, хоть охрипни. Отравленное яблоко полузасыпано снегом под окном, его уже наклевали гилы-снегири, и ни один не умер.

Каждый кирпич помнит великую тайну всех четырёх частей земли — о жизни, рождающейся в ней и в неё же уходящую.

— Никто никогда не умрёт, — храбро говорю я кирпичам. — Никто не умрёт…

— Кроме тех, кто дорог особенно… — шуршат кирпичи пыльными голосами.

— Пожалуйста, не сейчас, — только и сумел сказать я.

— Если ты просидишь там ешче трошку, — доносится голос бабушки, — настанет лето.

Я высовываюсь из антресолей. Спина ноет в месте удара «силой электричной».

— Я не люблю лето, — пыхтя, отвечаю бабушке. — Держите лесенку, я слезаю.

Медленно, со всеми необходимыми предосторожностями, я спускаю коробки вниз. Бабушка отхлебывает нечто приятно пахнущее из своего термоса. Выползла из ванной наша храбрая кошка и топчется вокруг лестницы, оставляя на паркете отпечатки мокрых лапок.

— Неси до покою, — говорит бабушка. Она улыбается, почти незаметно — и глаза её похожи на зелёный камень гелиотроп…

…Как много можно успеть, пока Вигилия.

Можно выйти поутру во двор, к укутанным яблоням и ореху, повалиться в сугроб и размахивать руками, делая отпечаток «ангела», а потом прибежать на кухню проверить, как готовят сырник с марципанами и выпить свой стакан горячего имбирного молока. Уже привезли из лавки серебряную бумагу и позолоту для орехов и райских яблок. Распаковали Лаусские забавки — «долговечные» игрушки из толстого стекла. Какая-то из сестёр уже завернула одну из них в носовый платок. Перед этим поцеловала… наверное. А старшие братья уже развесили в комнатах гирлянды и «ланьцухи». И смеются, цепляя помандеры к карнизам. С галерейки, сквозь толстые запотевшие цветные стёкла двери они видятся такими странными — будто и неживыми.

Запах мастики, хвои и мандаринов с порога. Из кухни тянет глинтвейном и шоколадом, видны колбасы на шестке — высоко-высоко, с двух стульев не достанешь. Потрескивают дрова в камине, сад с кавалирами и «паннами» на каминном экране словно ожил. Гудит «кахельная» печь-голландка в дальней комнате, вторят ей гулкие половицы в коридоре. Сладкие крендельки-подковцы на новенькой тарелке с ласточками и послевкусие корицы, имбиря и молока — с утра и до первой звезды.

К каминной полке подвешены чулки для подарков. Завтра они будет полны, в них положат все подарки мира и ещё некоторые Дары… особые.