Случайному гостю

— Вставай, Сусанка, будет машкарада! — фыркнула она. Кузина подняла на нее удивлённые глаза и зачем-то нацепила очки. — Будут Три Волхва. Одкрыем тайну грандиозну! — возвестила бабушка, в то время как Витя с Нелей голосили «Новую радость». Растолкав стулья и хихикнув, сёстры удалились в бабушкину комнату.

— Где-то коза наша? — спросил Витя. — Как бы не заболела…

Цыганка расстегнула торбу, перекинутую через плечо, и извлекла из нее Ваксу. К кошачьей голове были примотаны не очень-то аккуратные картонные рожки — по виду козьи.

— Не она ли? — спросила Неля. Кошка фыркнула и издала длинное шипение.

— Она, сердега! — сказал Витя и дунул в дудочку. Вакса явно постаралась в него плюнуть.

— Зачем забрали козу нашу? — обидчиво и пискляво спросил Пастушок.

— Хотели себе на приплод на розвод, да только Свет пропал, — повздыхав заявила Цыганка.

— Теперь отдаём, вот. Прошу! — вновь судорожно вздохнула Цыганка, — верните Месяц. Мы Путь не видим…

— Х-ха, — сказал Чёрт. — То непростая просьба, голуба! Им вернула козу… Что дашь мне?

— Меняю козу на Месяц! — решительно сказал Пастушок. И было протянул разъяренного зверя в лапы нечисти.

Кошка обнажила на Пастушка жёлтые клыки, совершила восхитительный пируэт, укусила жалобно взвизгнувшего Витольда и вывернулась на пол.

После нескольких безуспешных попыток Ваксе удалось скинуть картонные рога и укрыться в бабушкиной комнате. Путь ее сопровождало раздражённое ворчание.

— Ну-ну, не жирафа из тебя сделали, — примиряюще сказал я ей вслед. — Не будь смутная.

Прямо над ухом у меня свистнула дудка, я обернулся — надо мной стоял Витя и недобро улыбался.

— Помогал костюмы делать??? — спросил он и в голосе его читались нотки нашей географички…

— В-е-е-е… Нет… — пискнул я растерянно.

— Будешь Ирод… — сказал Витя и нахлобучил мне на голову острозубую корону. Она пахла духами и почему-то марганцовкой.

— Я так рад, — сказал я свирепо. — С детства мечтал быть Иродом когда вырасту…

Неля изобразила на гитаре что-то сефардское…

— Не кривляйся, Лесик! — сказал Чёрт голосом тёти Зони. — Не порть праздник… Быстренько.

— И какой у нечисти сегодня праздник? — сварливо заметил я, облачаясь в услужливо распахнутый Витей тёти-Женин халат — весь красный, ацетатный и в драконы. Помнится, всю жизнь мне хотелось нарезать из него пионерских галстуков. И так придти в школу — с головой дракона на «подушечке»…

— Где моя борода? А жезло? — спросил я, мостясь на стуле.

— Всё тут, всё тут, вот — услужливо сказала Неля и протянула мне бороду.

Воин проследил эту мочалку на резинке долгим взглядом.

— У меня был парицёк такого тсвета, — подозрительно процедила Яна. — Вот не могу найти…

— Держала бы вещи в порядке — нашла бы, — безапелляционно заметил Чёрт.

Я нацепил бороду, запахнулся в халат и взял в руки ножку от старого стула…

…Далеко-далеко проплакали в небе серые гуси — бесконечная стая в пустом небе над старым мостом. Ветра Самарии и Идумеи свиристели вокруг медных ангельских крыл, кровь застучала мне в сердце — кровь на мраморных плитах Иродиона, на всех семи стенах Моссада…

— Я — Ирод злобный, с лукавым сердцем; ищу повсюду Христа-Младенца… Я — царь иудейский, плачь обо мне, народ еврейский… — сказал я, и голос мой не дрогнул. Ветер хлопнул ставней на чердаке. Витя выдал длинную трель, Неля тронула струны и Чёрт, по-турецки сидящий на бабушкиных половиках, неловко брякнул бубном.

— От видящих знаю, от знающих вижу Младенца рожденье — Зимой, на погибель всей тьме, — продолжил я, — а свету — спасенье.

Теперь я велю — перебить всех младенцев, всех сущих первенцев.

Для усиления злобности пришлось трухануть ножкой стула, привязанный к ней колокольчик глухо звякнул — бубен и гитара вприпрыжку бросились отвечать.

Воин, храбро потрясая шампуром в сантиметре от моего носа, заявил:

— Гофударю! Твой прикасс выполнить готов я, и на всех врагов твоих наложу оковы!!

И Яна вытащила из-под шторы-кольчуги нечто пестрое, шуршащее и подозрительно знакомое.

«Ланьцухи… — в отчаянии подумал я, — разорвали. Нечему больше противостоять магии».

— Приказ мой помни — детей изловить и на сталь насадить, — рявкнул я на воина. Яна с достоинством поправила миску и отсалютовала шампуром, вновь в опасной близости от моего носа.

— Ты, нечисть, войску в подмогу — краденым светом осветишь дорогу, — повелел я.

Чёрт отсалютовал, ловко расшаркался и по пути дёрнул Цыганку.

— Не среди вас ли родился Спаситель, а, Модоно корита[127]? — осведомился он, привязывая бахрому цыганкиной шали к стулу.

— С чего вдруг? — набычилась «Амфисбена самотна», отпихивая лукавого гитарой.

— Ну, вы же не отмечаете время рожденья, — ответил Чёрт, заплетая узлы на бахроме со знанием дела. — Надо бы потрусить ваш табор…

— Смотри как бы мы тебя не потрусили, — сказала Цыганка, и глаза ее зловеще потемнели. — Такие слова знаем — глубокие, как горькое море.

— Эти слова знаю и я, — сказал Чёрт, совсем не тёти Зониным голосом. — Всё ты спутала, гилабарка: они горькие, как глубокое море…

— Мой Бог наверху, — сказала Неля, звякнув браслетами и голос ее осел, словно стены трёхсотлетнего дома. — Он глядит на меня…