Случайные люди (СИ)

А потом Марх Мэлор заметил, что не чувствует голода и может не есть две недели подряд. А потом кто-то из его братии в пылу спора ткнул другого ножом, как это заведено у разбойников, чтобы предъявить свой аргумент: кровь пошла и перестала, а брат так и ходил два дня с ножом из пуза, пока не вынули, потому что цеплялся за предметы. Марх Мэлор тут же провел несколько опытов, и взрезанные жилы и свернутые шеи братьев-душегубцев подтвердили: умереть не получается. Если зверя, которого убили на охоте, не разделывать и не жарить сразу, он тоже не умирает, а если разрубить на куски и так оставить — долго не портится. Вкус остался тот же, правда, поэтому братия ела дичь, хотя есть было больше не нужно, и пила вино, хотя в голову било теперь слабее. Вино у маркграфа было отличное, что ни говори.

Марх Мэлор подливал мне в кубок, а я делала вид, что опустошаю. Кислятина какая-то…

Вот так и жили, мазель, говорил главарь братии, хорошо жили, пока не поняли, что уйти отсюда не получится. Десяток верст в любую сторону — и кончается чудо, которым нас одарили Четверо, пара шагов за невидимую границу — и падаем замертво, и не оживаем, даже если втащить обратно крюком с веревкой. Жнец проверял. Смелый был, безголовый, его боялись, а теперь его кости растащили волки.

— А на дуде у вас никто не играет? — пробормотала я.

Марх Мэлор осекся на полуслове, поскреб бородку.

— Мазели музыки захотелось? Будет музыка, если вы мне понравитесь. А пока тихо, я не окончил.

Я кивнула и улыбнулась, что было сил. Швец есть, Жнец был… без игреца на дуде никакой завершенности.

Он продолжал, повесть его стремилась к завершению. Больше разбойники никуда не отлучались, кроме некоторых отчаянных, которые на себе желали проверить, не ослабли ли чары, что не пускали их от гнезда. Проверяли — и падали, и не поднимались. Смелых с каждым годом становилось все меньше, и братия жила, варилась в своем бульоне, развлекалась, как умела, то есть резалась в карты, жрала, когда попадалась в силки дичь, травила одни и те же байки и грызлась по любому поводу. Марха Мэлора два или три раза сместили с поста главаря, но он всегда возвращался, потому что не так просто оставить его в стороне, о нет, мазель! Он был капитаном пехоты, разве эти простецы ему соперники? К тому же, за ними нужен пригляд, потому что без сильной командирской руки никакого порядку, а порядок нужен, иначе поотрубают друг другу руки и ноги, и коротать вечность станет значительно горестнее. Так что он не собственной власти ради, а спокойствия своих людей для. Он проявлял милость, когда возвращался на место главы, и не очень мучил тех, кто лез его смещать. Одного я вам как-нибудь покажу, мазель, он у нас висит вместо окорока в погребе.

Я снова улыбалась и говорила, что непременно хочу посмотреть, а сама думала, что даже такой дар, как вечная, или хотя бы долгая жизнь порождает удивительные уродства, если попадет не в те руки. А руки всегда не те, потому что всегда найдется такой хитрый и бессовестный капитан пехоты.

Братия шалела от безделья и скуки. Люди тут появлялись редко, места все еще пользовались дурной славой. Бывали орки, но от них мало веселья. Скоро пропали и они, и только недавно появились вновь.

— Судя по тому, что болтал ваш сторожевой пес, мазель, война все еще идет, — сказал Марх Мэлор, поправил что-то под штаниной. Он снова сидел на кровати, качал пустой кубок между пальцами. Глаза его блестели.

— Именно так, милостивый государь, — ответила я. — Мы как раз бежали от ее разрушительного продвижения.

— И ведь не убьешь заразу! — воскликнул главарь, зашвырнул кубок в угол, между двумя сундуками. — Что ты с ними ни делай. Хоть всю жизнь и всех своих людей положи. Поэтому, — он выпрямился, — очевидно, что Четверо вознаградили меня за то, что понял тщету войны и отказался от нее.

— Ваших… братьев вознаградили за это же?

Марх Мэлор нахмурился.

— Не могу знать, за что наградили их, но не за мудрость и не за понимание высшей воли. — Он встал, прошелся, скрипя ногой. — Невежды! Вы не представляете, мазель, как мне уныло с ними, вот честное слово — башка усыхает. До всей этой потусторонней дребедени хотя бы было дело, мне было, зачем командовать, а сейчас? Подай, принеси. Не режьте друг друга. Смеют не слушаться. Вино стало кончаться, запретил пить помногу — стали друг друга дубасить, разогнать кровь. Мозги последние поотшибали, всех разговоров — о прежних временах да о том, кто больше народу перерезал и награбил добра. — Он сжал кулаки, сердясь. — И никто ничего не умеет. Ни историй рассказывать, ни петь, ни плясать. Видите, как я говорю с ними, и как — с вами? Совсем испортили, черти. Песен не знают тоже. Я обещал вам музыку, мазель. Ха! Одна музыка — если Квинту в задницу вставить свисток и дать пинка, чтоб побегал. — Он встал, подошел ко мне, навис. От него дурно пахло, и прибавился кислый запашок вина. — Вы знаете, что с добрым человеком делает скука?

— Это самая страшная пытка, — сказала я, отодвинувшись от него вместе с креслом.