Случайные встречи

Я был знаком с людьми других национальностей, жившими во Фресно, — с итальянцами и греками, немцами, голландцами, шведами, китайцами, японцами, индийцами, мексиканцами, индейцами и кое с кем из негров — очевидно, не с юга, а откуда-нибудь из Сан-Франциско, Портленда, Сиэтла, — с неграми, говорившими без южного акцента.

Не у всех сыновья приходили по утрам в редакцию «Фресно ивнинг геральд», брали там свежие номера и продавали на улицах города, многие приходили в «Геральд» просто за компанию, чтобы «нанести визит», иногда кое-кто пытался тоже продавать газеты, но очень скоро им это надоедало.

Подлинными продавцами газет, истинными «крикунами», рекламирующими заголовки, были армяне и итальянцы. Они занимались этим серьезно, потому что их денег ждали в семье, чтобы прокормиться и отложить на покупку собственного дома.

Кое-кто еще регулярно продавал газеты, но их было немного — греки, немцы, американцы.

Прошли годы. И армянские кварталы потеряли свою неповторимость, осталась лишь память о них в моей душе, и внезапно я постиг их тайну — там жили добровольные изгнанники, они тосковали по местам, которые — они знали — им не суждено увидеть вновь.

24

Люди, которых ненавидишь, вот что в них непонятно: за что их ненавидишь?

Ответ всегда один: потому что они были грубы, они причиняли тебе боль, оскорбляли твои чувства, они пытались заставить тебя ощутить твою никчемность, они во что бы то ни стало хотели разрушить в тебе то, что ты воспитывал в себе долгие годы, они хотели повергнуть тебя в отчаяние.

Не дразни меня больше, старина, не стой у меня на пути, не обзывай меня, не угрожай мне, вот он я, я иду вперед и не позволю тебе меня остановить, видишь — вот он я, даже если ты попытаешься остановить меня, я не сойду с дороги.

Все началось давно, в самом начале истории моей жизни — на улицах Фресно. Началось с драк с мальчишками — продавцами газет, просто уличными мальчишками. Меня учили дома и в школе, что надо быть вежливым, но очень скоро я понял, что если будешь вежлив, тебя сочтут слабаком и кто-нибудь станет к тебе привязываться. И это так меня раздражало и унижало, что когда задира возвращался, чтобы снова ко мне начать приставать, я говорил:

— Ну что ж, начинай.

И стоял наготове, сжав кулаки, ждал, когда он бросится в бой, а он не бросался, он пугался, он хотел выглядеть сильным, но не хотел, чтобы ему было больно, и он смывался.

И вот скоро я снова стал вежливым, но уже понимал, какая борьба происходит в противнике, и был достаточно уверен в себе, чтобы использовать ее в своих интересах. Я уж не позволял никому унизить меня так, чтобы краска заливала мне лицо, я просто говорил:

— Ты вроде хочешь помериться силами, что ж, я готов.

Год или два спустя уже никого — ни мальчишек, ни взрослых — не вводило в заблуждение мое стремление к вежливости. Мне не приходилось изображать хулигана, которому жаль времени на такую ерунду, как приветливость и доброжелательность.

Конечно, я тут кое-что приврал, и в свою пользу, потому что и по сей день я предпочитаю промолчать и обойти стороной то, что кажется мне бессмысленным, бесполезным. Не испытывай ненависти — просто не замечай. Не убий — живи и давай жить другим.

25

В четырех кварталах от моей четырехкомнатной квартиры на улице Тебу, в доме номер четыре на углу улицы Шатодэн, есть маленькое квадратное помещение, сапожная мастерская, и стоит она рядом с отелем, кажется, под названием «Балтик». Как утверждает один парень, который отказался от службы в армии по политическим соображениям и за это проявление храбрости провел кое-какое время в тюрьме где- то в Штатах, в 1944 году отель был еще и борделем; он там остановился со своей молодой женой на медовый месяц, и сразу же им бросилось в глаза, что по коридорам без конца снуют мужчины, особенно от десяти утра до двух часов дня, особенно на первом и втором этажах (в Штатах они считаются соответственно вторым и третьим).

Так вот, в этой маленькой сапожной мастерской с высоким потолком и с крутой винтообразной металлической лестницей, которая вела в подвал точно такой же формы и такого же размера, что и мастерская, жила огромная коричневая сова.

Птица свободно летала по помещению и, хотя порой дверь на улицу оставалась открытой, никогда не вылетала.

Я не собираюсь рассказывать, почему да отчего, просто я, хотя в общих чертах, знаю эту историю о сове и о том, как она обосновалась в мастерской.

Лет восемь назад однажды утром милая дама, жившая неподалеку от мастерской, принесла туда двух беспомощных, еле живых совят, которых она привезла из деревни.

Она спросила у сапожника, разбирается ли он в этих птицах.

Нет, ответил он. Он посоветовал ей отогреть их и покормить. А она в свою очередь попросила его оставить одного птенца у себя.

Он согласился.

Так и прожила у него сова все восемь лет. Так и привязалась к нему сова, а он — к ней.

Его жена умерла, сын и дочь выросли и обзавелись своими домами.