Слуга господина доктора

– Ты что скалишься? – грозно спросила Робертина, – ты что, не знаешь, что у меня порок мейтрального клапана?

– Да нет, – сказал Игорь, – знаю, конечно, и верю, верю. Ты, Арсик, тоже верь.

– Вот сифилис у тебя был, не спорю, – кивнул Кабаков, – А насчет клапана ничего сказать не могу, не знаю.

– Кабаков, – вскипела Робертина, – если ты еще что-нибудь скажешь, я пойду в милицию и скажу, что ты хотел меня изнасиловать. А Арканов и Арсик подтвердят, понял? Арсик, – обратилась она ко мне с нежностью, – у меня правда был сифилис, но теперь я не заразная. Я вылечилась, правда. У меня и справка есть.

– Ладно, пойду я, – сказал Игорь, – скучно тут у вас.

– Сиди! – резко сказал Кабаков, – сиди, а то в е...альник схватишь.

– Нет, – сказал Игорь, – я пойду.

Он взял куртку, положил в карман сигареты.

– Сиди, – повторил Кабаков, уже не так запальчиво, – никуда твой не денется.

– Денется, – просто сказал Игорь, застегивая куртку.

– Игорек, – Кабаков опять плюхнулся на колени, – не уходи, пожалуйста.

Он обнял Игоря за ноги и начал целовать ему брюки.

– Игоречек, Лерочка, Арсик, – залившись слезой, бормотал он, – не уходите. У меня больше никого нет. Не бросайте меня. Я же старый, я никому не нужен. Игорек, – плакал он, – найди мне девочку, ты же можешь. Или, х…й с тобой, давай мальчика, все равно, только Игорек, найди, а? Ну, пожалуйста...

– Толь, пусти меня, – равнодушно сказал Игорь.

Я подумал, что и вправду пора. В скором времени должна была вернуться с работы жена, а мне, представь, сколь я был безумен, мне думалось, что надо торопиться, чтобы до ее прихода успеть – у меня слова подходящего нет – СЛУГА ГОСПОДИНА ДОКТОРА

или уж не знаю что с Робертиной. Что бы я ни услышал о ней, мной владело – опять не знаю – чувство, инстинкт, жажда, похоть – все равно, лишь бы с ней.

– Ладно, пойдемте, – сказал я, тоже вставая.

В разговорах – бессвязных, разумеется, - мы пошли к метро. Арканов шел с Толиком, который норовил вывалиться с тротуара на проезжую часть, я вел Робертину, так же имевшую проблемы с пространством. Двигались мы медленно. То Кабакову было необходимо выпить на бульваре пива, чтобы догнаться, то Робертина, роняя сигареты, пыталась закурить. То и дело она останавливалась и спрашивала:

– Котярка, ты на меня не обижаешься?

А когда я тянул ее за собой - «Идем, идем!» – она упиралась:

– Котяра, ты на меня обиделся.

Я подходил к ней вплотную: «Ну, пойдем же, пойдем скорей» , – и она повисала на мне всем телом, по лицу ее распространялась разжиженная улыбка, и она в пьяном восторге просила меня:

– Кыс-кыс. Ну-ка, мяукни. Как котяра мяукает, когда сердится? Ну-ка?

Или запускала пятерню в мои скудеющие локоны со словами:

– Какая у моего котяры шуба густая, а? Котяра мой какой... усерийский...

В метро, кое-как протолкнув компанию в турникет, я в ужасе взглянул на часы. Времени было в обрез: довезти Робертину до вокзала и закинуть в электричку, иначе она не успевала к автобусу до поселка. Не тут-то было. Безответственный Игорь поехал на площадь Ногина, нимало не интересуясь нашей дальнейшей судьбой, Кабаков, осовело поводя взорами, втиснулся в вагон, и я вежливо помахал ему вслед. У Робертины подкашивались ноги, она то и дело пыталась присесть на пол, вызывая подозрение милиции.

– Ну же, поехали, поехали, – торопил я ее.

– Куда? – спросила Робертина.

– На Курский, ты опоздаешь на электричку. Домой, домой.

– Котяра, я не доеду. Ты меня что, бросишь?

– Доедешь... Пойдем, ну же...

– Мне все ясно, – сказала Робертина, садясь на пол, – ты меня разлюбил.

– Да нет же, нет, я тебя люблю, – говорил я в совершеннейшем исступлении ума, – я люблю тебя, только пойдем...

– Правда? – радовалась Робертина, – тогда мяукни.

– О Господи! – восклицал я.

Кто еще мог мне помочь?

Кое-как мы добрались до Арбатско-Покровской линии, где Робертина опять поинтересовалась, куда же мы, собственно, едем. Мои попытки обратить ее лицом к Курской провалились. Робертина зарыдала – огромные слезы стекали по ее пьяным щекам и с плеском падали на гранит. «Котяра, Арсик, ты же у меня единственный, – говорила она, – не бросай меня!» Потом она начала еще и судорожно икать. Мне стало ее жалко. Она была искренна в слезах. Я сказал ей, что мы доедем до моего дома на Арбате (в надежде, что она проветрится по пути) и там решим, что делать – на вокзал ехать было бессмысленно.

Домой мы прибыли за полчаса до возвращения жены. Робертина скинула куртку, туфли, уронила сумочку, рухнула на табуретку со словами: «Котяра, постели мне...» Я склонился к ней: «Какое “постели”, сейчас Марина придет, ты понимаешь?» Она посмотрела на меня бессмысленными глазами. «Рептилия», – подумал я. Я пошел в комнату, лег на диван и заплакал. Робертина подползла и с любопытством спросила:

– Котяра, ты чего?

Я вскочил, надел на ее непослушные ноги туфли, накинул куртку, нацепил сумочку и едва не на руках вытащил во двор.

– Арсик, что ты делаешь? – поинтересовалась Робертина.

– Я пытаюсь выставить тебя вон, – коротко и без злобы сказал я.

– Потому что ты меня не любишь?

– Нет, потому что Марина сейчас придет.

– А где я буду ночевать?