Слуга господина доктора

Все то время, что я служил безупречно, пропало даром. И ради чего я навлек на себя наказание? Ради какой-то мошенницы, которая насмеялась надо мной и сейчас ворует где-нибудь в городе.

Проспер Мериме. «Кармен».

Согласно плану Робертины, мы встретились около полудня на Арбате в погожий ноябрьский день. В самом деле – это была счастливейшая пора нашей любви, это была идиллия праздности. Я не работал – Марина предоставляла возможность закончить диссертацию без помех. Робертина была на больничном (затяжной бронхит – поясняла она). Мы принадлежали друг другу и проводили дни за распитием не самых дешевых алкогольных напитков, раскуривании ароматных табаков, разговорах и половой близости. В этот раз Робертина серьезно попросила меня надеть костюм и галстук – мы выезжали в свет.

Свет располагался на Петровском бульваре в полуподвальном помещении с вывеской то ли «Промнефтьгазопровод» , то ли «Промнефть» , не то «Нефтепромгаз» . Хозяйством «Промгаза» ведал Анатолий Иванович Кабаков – плотный цветущий мужчина лет пятидесяти, алкоголик. У г-на Кабакова был прямой, честный взгляд (глаза голубые, светлые), круглая голова с коротко стрижеными волосами – седыми, но не редкими, он был ширококостен, румян. Робертина сказала, что раньше он работал в Кремле шофером, потом в прокуратуре не помню кем – судя по вытаращенным глазам возлюбленной – начальником. Потом стало известно, что Кабаков исповедует религию Бахуса, и ему пришлось оставить занимаемую должность, воспоминания о которой еще до сих пор читались в его горделивой осанке и поступи. Анатолий Иванович с достоинством протянул мне руку и сходу попросил называть его просто «Толик» :

– Потому что, вообще-то, я рас…издяй – пояснил он.

В сопровождении Робертины и Толика, которые обменялись, как масоны, двусмысленными приветствиями, я прошествовал казематным коридором в конуру завхоза – все-то у Анатолия Ивановича лежало, висело, свисало, топырилось, мешалось под ногами, цепляло за одежду. Кроме того, каптерка была оклеена японками в бикини, что меня всегда раздражало. У людей определенной социальной группы такие, как правило, висят в туалете. В комнате в ту пору уже присутствовал гость, который поздоровался со мной, не глядя в глаза. Это был Игорь Арканов, сосед Робертины, «ссаная педовка» по определению. Я во все глаза, разиня рот, разумеется, на него вытаращился, потому что посмотреть на ручного голубого с расстояния вытянутой руки всегда казалось мне заманчивым. Примечательного во внешности голубого Игоря было разве что то, что он был довольно хорош собой, как показалось мне вначале. Впрочем, я и потом не переменил своей точки зрения. Пожалуй, единственным недостатком его внешности было отсутствие благородства, я имею в виду, в чертах, а не в манерах. Это была плебейская – не патрицианская – плебейская красота, но, однако же, красота. Ему было лет двадцать.

– Двадцать один, – корректировала меня Робертина.

Кроме впечатлений чисто внешних, я не составил об Игоре никакого мнения – это было и невозможно, он все время молчал.

Толик достал дешевую водку и разнокалиберные, но чистые, стаканы. Мы начали пить и закусывать. Стали стрелять петарды моей оригинальности. Сам понимаешь, я не мог закусывать колбасой. Если уж мое вегетарианство удивляет людей просвещенных, то можешь представить степень ошеломления простодушного Кабакова. Игорь не обратил внимания, погруженный в свои, по всей видимости, безрадостные мысли.

Кабаков поднял рюмку.

– Арсений, – начал он, и тут же повернулся к Робертине, – я не могу его так называть. Послушай, – вновь он посмотрел мне в глаза своим прямым, честным взглядом, – как тебя мама в детстве называла?

– Да, – сказала Робертина, – как тебя мама называла?

Мне стало смешно. В детстве родители меня называли «Арсик» , о чем я сохранил самые мерзостные воспоминания. «Арсик-барсик,» – рифмовали дворовые друзья эту позорную кликуху. На исходе детства я, привыкший выступать как комический персонаж в наших играх, предложил называть себя «Арсюк-поросюк» , к радости масс. Уже позднее, в спецшколе, появилось сокращение «Сеня» , наиболее очевидное, но мне непривычное и, хотя многие пытались меня так называть, к «Сене» я так и не привык до двадцати восьми лет.

– Меня называли «Арсик» , только это мне не нравилось. Глупо звучит – «Арсик-барсик» , – сказал я Кабакову. Тот возмутился.

– Ничего не глупо. Очень даже нежно. Арсик, – расплылся Толик в улыбке, – давай выпьем за гордых и непокорных.

– Допился, – констатировал Игорь. Видимо, это был традиционный тост.

Опрокинули. Бутылка подходила к концу.

– Арсик, – продолжал завхоз сентиментально, – посмотри на них, – он указал на мрачного Игоря и хмельную Робертину. – Это мои детушки. Вы все – мои детушки, – сказал он им, безучастным, – Арсик, ты классный парень. Ты очень классный парень!

Он смотрел на меня добрыми пьяными глазами.